Николай I - Иона Ризнич

происшествия он решил вернуться под охрану верных войск, а усмирение измайловцев поручить старшим офицерам.

Опасность грозила и семье только что провозглашенного императора, остававшейся в Зимнем дворце. Руководил их охраной верный Владимир Адлерберг – друг детства Николая. Однако он чуть было не совершил непоправимую ошибку: когда толпа лейб-гренадеров, руководимая офицером Николаем Пановым, отправилась в Зимний дворец, намереваясь захватить царскую семью, караульные восприняли их не как мятежников, а как присланную Николаем стражу, ведь в тот день было неясно, кто на чьей стороне. Люди Панова уже дошли до главных ворот дворца, когда появился действительно присланный Николаем лейб-гвардии Саперный батальон. Панов в замешательстве отступил.

По подсчетам советских историков, против восставших непосредственно на площади было собрано около 9 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии. Кроме этого, в Петербург прибыло еще 7 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии, которые были оставлены на заставах, в резерве. Прибыла на площадь и артиллерия – 36 орудий. Доставили заряды. Измайловский полк успокоился и тоже примаршировал к Сенатской площади, приветствуя Николая криками «ура!».

А между тем к восставшим стала присоединяться городская чернь: рабочие, занятые на строительстве Исаакиевского собора, принялись кидать в верных царю офицеров поленьями. Так же вели себя и те зеваки, которые залезли на крышу Сената.

«Туда забралось немало народу, бомбардируя нас сверху дровами, внесенными со двора, – вспоминал барон Каульбарс. – Как мы узнали потом, эти люди перешли на сторону мятежников… Один из наших офицеров, Игнатьев, получил таким поленом столь сильный удар в живот около самой луки, что, потеряв сознание, тут же упал с лошади».

Корпусного командира Воинова толпа чуть было не закидала до смерти кирпичами. Полковник Стюрлер был навылет прострелен в грудь Каховским и, кроме того, ранен в спину штыковыми ударами унтер-офицерами своего же полка.

Без сомнения, нельзя было допустить, чтобы мятеж перекинулся и на петербургскую бедноту, тогда ситуация в городе могла полностью выйти из-под контроля. Мятеж нужно было немедленно подавить.

Николай решил испробовать кавалерию, но ее атака ничего не дала. Напротив, многие кавалеристы были ранены. Тогда его верный советчик и наставник генерал Васильчиков заявил:

– Ваше величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь; нужна картечь.

– Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый же день моего царствования?

– Чтобы спасти вашу империю, – аргументировал Васильчиков.

Николай некоторое время колебался, но, когда уже начало смеркаться, то ли к трем часам дня, то ли к четырем (участники событий пишут по-разному) решение было принято.

Для успокоения совести к мятежникам обратились еще раз, предупредив, что будут стрелять, но те разойтись отказались. Тогда дали первый залп – высоко, в сенатское здание. Непосредственный участник событий барон Василий Романович Каульбарс, командовавший конной гвардией, сообщает: «Был уже третий час пополудни. При стоявшей с утра пасмурной погоде день стал быстро темнеть. Офицеры и нижние чины при 7–8° морозу были в одних мундирах… Вдруг показался клубок дыму. Последовал пушечный выстрел. Картечь прожужжала, однако, высоко по воздуху (вероятно с умыслом, чтобы предварительно морально подействовать на заговорщиков). Заряд этого выстрела попал в здание Сената и свалил на платформу гауптвахты нескольких из находившихся на крыше людей. Двое из них, взобравшиеся на пьедестал статуи Справедливости, лежали теперь, после постигшей их заслуженной участи, у ног ее…»

Испугавшись выстрелов, толпа зевак шарахнулась, люди бросились бежать и многих задавили.

Второй и третий залпы ударили в самую середину восставших. Каульбарс продолжает: «Как только заговорщики ответили на первый выстрел [криком] «ура, Константин!» и видимо намеревались броситься на артиллерию в штыки, последовало еще несколько выстрелов, теперь уже удачнее направленных. Тут они не устояли. Вся эта масса бросилась к Английской набережной, проломив фронт стоявших поперек конно-пионеров. Преследуемые ими, насколько это было возможно, они обратились, при страшной давке, в полнейшее бегство и, перескакивая на гранитную набережную, на Неву, разбежались по льду во все стороны».

Восставшие рассыпались, бросились бежать, многие выскочили на лед Невы и Крюкова канала, но артиллерия продолжала стрелять, проламывая лед, люди проваливались и тонули… «В промежутках выстрелов можно было слышать, как кровь струилась по мостовой, растопляя снег, потом сама, алея, замерзала», – писал позже декабрист Николай Бестужев.

Сколько человек погибло в тот день, точно неизвестно. Семен Николаевич Корсаков, коллежский советник статистического управления Министерства внутренних дел, создатель первых «интеллектуальных машин», в которых использовались перфокарты, составил сводку о погибших 14 декабря – 1271 человек, из черни 903, малолетних 19. Но эта цифра в настоящее время признается завышенной. Участник событий штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка барон Каульбарс насчитал вечером того дня 56 тел, сложенных у забора Исаакиевского собора. Всего, по его мнению, в тот день лишились жизни примерно 80 человек.

По другим подсчетам, количество убитых, пропавших без вести и умерших от полученных ран солдат восставших частей составило не менее 63 человек, а по косвенным данным, максимальное число жертв среди нижних чинов, участвовавших в восстании, не превышало сотни человек.

Однако эти подсчеты не включают несколько десятков жертв среди гражданского населения! Эти люди – зеваки, толпившиеся на прилегающих улицах и даже взбиравшиеся на крыши домов – погибли не только от артиллерийского и ружейного огня, но также были задавлены или сброшены с крыш во время паники, возникшей при первых картечных выстрелах. Таким образом, количество погибших и пропавших без вести 14 декабря 1825 года возрастает до 180–200, а раненых – до 400 человек.

Николай был потрясен всем произошедшим. «Какое ужасное начало царствования!» – воскликнул он, оказавшись среди близких. Чуть позже он написал брату в Варшаву: «Дорогой мой Константин! Ваша воля исполнена: я – император, но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных!»

«Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне», – поведал Николай I послу Франции графу Ле Ферроне.

Императрица Александра Федоровна на следующий день записала в своем дневнике: «Вчерашний день был самым ужасным из всех, когда-либо мною пережитых… Нельзя было скрывать от себя опасности этого момента. О, Господи, уж одного того, что я должна была рисковать драгоценнейшей жизнью, было достаточно, чтобы сойти с ума… Боже, что за день! Каким памятником останется он на всю жизнь!..»

Александра Федоровна очень тяжело восприняла все произошедшее. От пережитого волнения у нее развились тик лица и нервная болезнь, из-за которой потом пришлось несколько раз откладывать коронацию. От этих заболеваний она так и не исцелилась: всю жизнь у нее чуть заметно тряслась голова, а при малейшем волнении лицо кривили судороги.

Об этих трагических событиях современники оставили много воспоминаний. Подавляющее большинство очень высоко оценивало действия Николая Павловича. Преданный