Николай I - Иона Ризнич

в присутствии императора. Государь был доволен и милостив до крайности. После ученья пожаловал он к жене моей обедать; за столом мы были только трое. Разговор во время обеда был самый дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту о нашей спокойной будущности. Вот в коротких словах смысл сего достопамятного разговора.

Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Марией); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати божьей, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство.

Мы были поражены как громом. В слезах, в рыдании от сей ужасной неожиданной вести мы молчали! Наконец, государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельскою, ему одному свойственной лаской начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута этому ужасному для нас перевороту еще не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять еще до оной, но мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной».

Николай Павлович принялся отказываться от неожиданно свалившейся на него великой чести: «… я осмелился ему сказать, что я себя никогда на это не готовил и не чувствую в себе ни сил, ни духу на столь великое дело: что одна мысль, одно желание служить ему изо всей души и сил и разумения моего в кругу поручаемых мне должностей; что мои мысли даже дальше не достигают».

Но Александр Павлович был непреклонен. Решение было принято, и оно не обсуждалось. После его ухода Николай и Александра остались пораженными и обескураженными. Оба понимали, что их спокойной жизни пришел конец. «Мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения» – так описывал свои чувства Николай.

Но внешне ничего не изменилось, по крайней мере на время. Объявив о своем решении младшему брату, Александр Павлович на том и остановился.

Так прошло три года.

В 1822-м великий князь Михаил Павлович, имевший обыкновение посещать своего старшего брата Константина во время его редких визитов в Петербург, описал следующую сцену. Как-то вечером он необыкновенно долго ожидал приглашения к ужину у матушки вдовствующей императрицы. Обыкновенно ужин бывал в 10 часов вечера, а в тот день за стол сели лишь в 12:00.

После ужина Константин произнес: «Помнишь мои слова в Варшаве! Сегодня вечером всё кончилось: я объявил государю и матушке мои намерения и мою непреложную решимость. Они поняли и оценили их. Государь обещал составить обо всем этом акт, который сложится в четырех экземплярах – в Государственном совете, в Сенате, в Синоде и на престоле московского Успенского собора, – но которого содержание будет хранимо в глубокой тайне и огласится тогда только, когда настанет нужное к тому время».

Минуло еще несколько месяцев. В августе 1823 года Александр I, наконец, подписал манифест о добровольном отречении Константина Павловича, в котором говорилось: «Наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу». Но манифест этот опубликован не был. В церквах продолжали молиться за Константина Павловича как за наследника престола.

Почему не был? Вспомните характеристику, данную Александру французским историком: он всегда колебался, прежде чем принять окончательное решение. На этот раз его колебания сыграли роковую роль.

Смерть императора

Известие о кончине Александра I было получено Константином Павловичем в Варшаве 25 ноября в 7 часов вечера (смерть наступила 19 ноября[20]). В это время Михаил Павлович тоже был в Польше.

Получив его и справившись с первым волнением, Константин Павлович собрал своих приближенных и объявил, что уже несколько лет назад отрекся от своих наследственных прав. Он написал родным и Государственному совету несколько писем, подтверждая свое давнее решение об отречении. В Петербург эти бумаги повез Михаил, который прибыл в столицу только 3 декабря, когда уже была принесена присяга Константину – это случилось 27 ноября (9 декабря по старому стилю).

Следующие несколько дней прошли в переписке Петербурга с Варшавой. Константин престола не принимал, одно за другим посылая в столицу письма с отказами – вдовствующей императрице, брату Николаю и председателю Государственного совета. Но это были лишь письма частного лица, а требовалось от него совсем иное. Требовался некий юридически значимый акт, манифест, который можно было бы опубликовать, объявить народу. Но по каким-то своим причинам Константин категорически отказывался его составить. Приехать в Петербург и отречься по всей форме Константин тоже отказывался. Таким образом создалось двусмысленное и крайне напряженное положение междуцарствия.

Получив от Константина очередное письмо, Мария Федоровна заперлась в своей комнате и некоторое время его читала. Потом она отперла дверь и, пригласив Николая, сказала:

– Ну, Николай, преклонитесь перед вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон.

Эти слова были крайне неудачными и несправедливыми, но в то же время полностью соответствовали характеру «чугунной» Марии Федоровны. По ее разумению, Константин, уклонявшийся от ответственности, заслуживал почтения, а Николай, принимавший на себя колоссальный груз, должен был еще и «преклониться». Они больно обидели великого князя. Спустя многие годы он вспоминал: «Признаюсь, мне слова сии было тяжело слушать, и я в том винюсь; но я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух