Николай I - Иона Ризнич

действовать.

Владимир Адлерберг организовал переезд царских детей из Аничкова дворца в Зимний, который можно было лучше защищать в случае опасности. Много лет спустя одна из дочерей Николая Павловича так описывала те события: «Я вспоминаю, что в тот день мы остались без еды, вспоминаю озадаченные лица людей, празднично одетых, наполнявших коридоры, Бабушку с сильно покрасневшими щеками. Для нас устроили наспех ночлег: Мэри и мне у Мама́ на стульях. Ночью Папа́ на мгновение вошел к нам, заключил Мама́ в свои объятья и разговаривал с ней взволнованным и хриплым голосом. Он был необычайно бледен. Вокруг меня шептали: "Пришел император, достойный трона"».

Николай Павлович постарался успокоить жену, выставив происходящее как некие малозначащие волнения, но Александра Федоровна не обманулась. Страшно напуганная, она бросилась в придворную церковь молиться о благополучии всего семейства.

А Николай Павлович отправился на главную дворцовую гауптвахту, где находилась 9-я егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка. Полк этот принадлежал к дивизии, которой командовал Николай. Положение усугубляло и то, что Николай не мог быть полностью уверен ни в одном офицере. Те, кто вчера стоял в Зимнем на карауле, сегодня могли быть в рядах заговорщиков. Надо было привлечь на свою сторону большинство, убедить нижние чины остаться верными престолу.

– Ребята московские шалят; не перенимать у них и свое дело делать молодцами! – бодро произнес он.

Потом велел всем зарядить ружья, скомандовал: «Дивизия вперед, скорым шагом марш!» – и повел караул к главным воротам дворца.

Вся площадь была усеяна народом и экипажами. В тот момент Николай еще совершенно не представлял, как будет себя вести и что делать. Он понимал, что нужно выиграть время, дать верным ему войскам собраться, привлечь симпатии народа на свою сторону. Обратившись к народу, он спросил, читали ли собравшиеся его манифест, который уже был издан. Оказалось, что нет. Тогда он решил читать его сам, но оказалось, что, действуя спонтанно, он не потрудился даже захватить экземпляр. К счастью, лист с манифестом нашелся у кого-то из толпы. Николай стал читать – тихо и протяжно. «Но сердце замирало, признаюсь, и единый Бог меня поддержал», – вспоминал он позднее.

Адъютант графа Милорадовича Александр Павлович Башуцкий так описал происходившее: «Государь держал в руке разогнутый манифест 14 декабря 1825 года с приложениями и громко, отрывисто то читал, то кратко, понятно для народа, объяснял сущность событий и, как отец детям, давал им советы. Муха не могла бы пролететь без шума, такова была священная тишина, в которой тонкий голос царя, целою головой возвышавшегося над 20–30 тысячами голов, раздавался успокоительными переливами… Едва он затихал, громовое «ура», приветствия самые сердечные, возгласы живой преданности потрясали воздух и, несясь с площади в смежные улицы, привлекали оттуда новые толпы».

Как только император окончил чтение, явился генерал с каким-то донесением. Выслушав его, Николай Павлович громко объявил народу о бунте. В ответ раздались патриотические и верноподданнейшие выкрики: «Батюшка! Государь! Не допустим никого! Не дадим! Разнесем на клочки!» Однако подобное рвение грозило перерасти в уличные беспорядки, потому Николай призвал всех быть смирными, спокойными, а лучше всего – идти по домам. Как сообщает современник, народ всячески выражал свою любовь и преданность, люди «хватали руками государя, фалды его мундира, падали на землю, чтобы поцеловать ноги…»

Николай поднял руку, призывая всех к тишине:

– Не могу поцеловать вас всех, но вот за всех…

И с этими словами он обнял, прижал к груди и поцеловал нескольких ближайших к нему людей. Те, обернувшись, поцеловали своих соседей, как бы передавая поцелуй императора, соседи сделали то же самое, и несколько минут в огромной толпе слышались одни поцелуи.

Наконец был готов верный царю 1-й Преображенский батальон. Николай прошел по фронту, спросил, готовы ли гвардейцы идти за ним, и получил в ответ лихое:

– Рады стараться!

С этим батальоном Николай отправился на Сенатскую площадь мимо заборов тогда достраивавшегося Министерства финансов и иностранных дел к углу Адмиралтейского бульвара. Николаю подвели лошадь, остальные были пешими.

Придя туда, услышали они крики «Ура, Константин!» и выстрелы, а затем подбежал флигель-адъютант с сообщением, что граф Милорадович смертельно ранен.

Раздавались с площади и крики «Ура, конституция!». Правда, несколько очевидцев, в частности, барон Каульбарс, сообщает, что, когда после солдат спрашивали, что это означает, те отвечали, что Конституция – это супруга государя Константина.

«Мятежники выстроены были в густой неправильной колонне спиной к старому Сенату», – вспоминал Николай. Поначалу на площади было около 800 человек восставших, но к ним подтягивались новые и новые силы, и к середине дня собралось около трех с половиной тысяч человек. Там были Гвардейский флотский экипаж, лейб-гвардии Гренадерский полк и лейб-гвардии Московский полк. Они выстроились в каре вокруг Медного всадника. Поначалу их попытались уговорить. Николай верил, что все можно решить словом, а тяжелое ранение Милорадовича, возможно, случайность.

С собственным народом он воевать не желал и совсем не хотел начинать свое царствование с пролития крови. Поэтому, невзирая на опасность, он выехал верхом на площадь, пытаясь поговорить с восставшими, – и тут же по нему дали залп, пули просвистели над его головой.

Композитор Михаил Иванович Глинка, в тот день случайно оказавшийся на Дворцовой площади, писал: «До сих пор у меня ясно сохранился в душе величественный и уважение внушающий вид нашего императора. Я до сих пор никогда не видал его. Он был бледен и несколько грустен; сложив спокойно руки на груди, пошел он тихим шагом прямо в середину толпы и обратился к ней со словами: „Дети, дети, разойдитесь!“».

Однако восставшие были настроены воинственно: стреляли по генералу Воинову, пытавшемуся разговаривать с нижними чинами, флигель-адъютанта Бибикова схватили и жестоко избили, стреляли и по самому Николаю. Целили в великого князя Михаила Павловича. Угрожали стрелять даже по митрополиту Серафиму, прибывшему к месту событий в полном облачении и пытавшемуся говорить с мятежниками.

Тогда Николай принялся отдавать команды: по всем с детства затверженным им правилам военной науки расставил войска, окружив мятежников так, словно сражался с неприятелем. Только сейчас неприятелем был его собственный народ.

Очень важно было, чтобы на сторону мятежников не перешли и другие полки. Поэтому, когда пришли вести, что в Измайловском полку неспокойно, Николай передал командование на площади Михаилу, а сам отправился к измайловцам.

Но еще не доехав туда, он повстречал идущий в беспорядке, со знаменами, но без офицеров лейб-гренадерский полк. Он хотел остановить их и построить, но услышал:

– Мы за Константина!

– Когда так – то вот вам дорога, – спокойно ответил Николай, махнув рукой в сторону Сенатской площади.

И вооруженная толпа прошла мимо него.

После этого