Если честно - Майкл Левитон

засовыванием руки под ее футболку. То бишь в ту ночь, лежа в постели с обнаженной Тамар, я не имел ни малейшего представления о том, что мне следовало делать. Вполне может статься, что я могу претендовать на свое место в анналах в качестве самого неопытного в половом отношении инициатора группового секса за всю историю человечества.

Несмотря на мою крайнюю увлеченность лежавшей рядом девушкой, вскоре меня одолело желание прерваться и поговорить.

– Слушай, Тамар, – произнес я, – это все только на одну ночь? Или попробуем как-нибудь еще, вдвоем?

Тамар даже не разомкнула глаз.

– Заткнись и поцелуй меня, – сказала она, и, надо сказать, этот ответ меня вполне устроил – он напомнил мне сцену из какого-то фильма. Еще некоторое время мы целовались, но я все же не смог не полюбопытствовать:

– Ты теперь моя девушка?[41]

– Заткнись и поцелуй меня, – вновь произнесла Тамар, и я вновь подчинился.

Позднее мы поменялись местами – я лег с Майей, а те двое перебрались к Тамар. Я обратился к Майе:

– Ты же говорила, что нам нельзя целоваться, потому что у тебя есть парень.

Девушка взяла пример с Тамар:

– Майкл, заткнись и поцелуй меня.

– А ты ему расскажешь обо всем этом? – поинтересовался я.

– Заткнись и поцелуй меня, – повторила она.

Тут меня отвлекли звуки, которые издавала у меня над ухом в исступлении Тамар. Один из тех двух парней целовал ее в губы, а другой тем временем делал что-то у нее между ног. Не совсем понимая, что к чему, я решил посмотреть поближе, но быстро осознал, что на деле вовсе не хотел наблюдать такое. То был первый раз в моей жизни, когда я физически не смог себя заставить на что-то посмотреть. Я гадал, ощущают ли все остальные то же самое, когда не могут посмотреть правде в глаза. Однако чувство стыда за трусость быстро сменилось раздражением из-за того, что я сам не имел никакого представления о том, как извлечь из Тамар такие звуки.

На следующее утро я проснулся в одной постели с Майей и теми двумя парнями. Тамар сидела, уже одетая во вчерашнее, на другом конце трейлера. Заметив, что я проснулся, она совершенно восхитительно улыбнулась мне, чуть покраснев. Я подошел к ней нагишом и принялся искать собственную одежду. Когда я нагнулся, чтобы подобрать ее с пола, Тамар провела рукой по моим волосам.

– Мне пора домой, – сказала она.

Когда все встали, Майя отправилась в дом принять душ, а парни принялись обсуждать со мной события прошлой ночи.

– Нет, ну Тамар – это нечто! Горячая штучка, ничего не скажешь! Губы мне чуть в кровь не стерла! – сказал тот, что повыше. Строго говоря, он говорил чистую правду, однако почему-то его слова вызывали во мне искреннее отвращение. В тот момент я твердо решил, что в жизни больше не стану с ним разговаривать. Вскоре ботаники ушли, а я отвез Майю в аэропорт.

На следующий день я рассказал эту дикую, пожалуй, лучшую из приключившихся со мной историю друзьям в школе, и не по разу. Я честно не пытался утаивать даже самые дурацкие моменты и не старался скрывать своей неуверенности насчет того, смогу ли я когда-нибудь еще хоть раз поцеловать хотя бы одну из этих девушек. На уроке испанского я заметил на лице Тамар все ту же чуть смущенную, тронутую румянцем улыбку, и предложил девушке встретиться вечером. Она ответила мне согласием.

Оказавшись у Тамар дома, я признался ей, что безумно хочу повторить наш опыт наедине с ней, и попросил ее показать мне, что и как нужно делать. Она отступила на шаг, сказала, что она расценивала произошедшее лишь как пьяную случайность, и попросила меня никому об этом не рассказывать.

– А-а, – сказал я. – Я не понял, что это секрет. Я весь день сегодня эту историю пересказывал.

Тамар затихла и отвела взгляд. Мне стоило, конечно, просто уйти, но вместо этого я решил поведать ей о том, как меня задело то, что один из тех ботаников назвал ее «горячей штучкой» и сказал, что, дескать, она ему чуть губы в кровь не стерла. После этих моих слов Тамар сказала, что ей нехорошо и что ей нужно срочно прилечь.

– Не нужно лгать, – сказал я ей на это. – Ты можешь честно сказать мне, что злишься.

Я по наивности ожидал от нее чего-то вроде облегченного вздоха. Однако чем больше я уверял ее в том, что от меня не нужно ничего утаивать, тем больше Тамар зажималась и тем отчаяннее повторяла, что она в порядке, не считая этого таинственного внезапного недомогания.

На следующий день на уроках она игнорировала мои записки. Майя, как ни странно, тоже перестала брать трубку.

Вечером после ужина мы с родителями сидели на кухне и обсуждали минувшее празднование бар-мицва.

– Как с друзьями, хорошо посидели? – поинтересовалась мама.

– Сначала все было хорошо, а потом стало просто хуже некуда, – ответил я. – Меня теперь все ненавидят из-за того, что мы в субботу напились в трейлере, я уговорил всех раздеться и повеселиться и в итоге, в общем, никому ничего не понравилось.

Мама с папой сели за кухонный стол, и я рассказал им всю историю целиком (к слову, рассказ родителям о моей первой подростковой оргии дался мне без каких-либо усилий). Когда я дошел до расстройства Тамар на следующий день, отец возмутился точно так же, как и я сам.

– А что ты, по ее мнению, должен был сделать? – подивился он. – Держать все в тайне? Не рассказывать ей, что о ней говорили?[42] – ободряюще кивнув мне, папа добавил: – Я считаю, что ты вел себя правильно.

Глава 4

Семейный лагерь

В 1997 году, когда мне было шестнадцать, родители усадили меня за стол и спросили, не хочу ли я поехать в семейный лагерь.

Родители с Джошем и Мириам ездили в этот лагерь уже несколько лет, а я в это время обыкновенно находился в «лагере ботаников». Мама пояснила, что этот лагерь представляет из себя некое экспериментальное сообщество, созданное одним известным семейным врачом, и что сам основатель уже десять лет как умер, но его идею подхватили последователи и ученики. Мама сама последние несколько лет училась у этих людей, и именно они изначально ее и пригласили. Она добавила, что правила этого лагеря, его атмосфера и обстановка были специально разработаны таким образом, чтобы на примере небольшого сообщества доказать, что методы скончавшегося основателя способны изменить наше общество к лучшему.

– И что, хорошие там врачи? – поинтересовался я[43].

– Мне они нравятся, – ответила мама. – Большинство из них, по крайней мере.

– Дело вовсе не в них, – подал голос отец. – В этом семейном лагере принята целая иная культура, – он взял паузу, а из его глаз потекли слезы. – Это тяжело объяснить, – глухо произнес он сквозь рыдания. – Но это единственное место из всех, что я знаю, в котором тебя не отринут