Если честно - Майкл Левитон

хуже развита физически. Маленькие ботаники называли касание груди второй базой, минет – третьей, а полноценный секс – хоумраном[38]. Тринадцатилетнему мне сложно было даже помыслить о том, чтобы хотя бы подружиться с какой-нибудь девочкой, не говоря уже о поцелуе. Ребята тем временем по кругу рассказывали о том, что добрались до второй или даже третьей базы. Я был абсолютно уверен в том, что они лгут, а потому стал задавать уточняющие вопросы, заставляя их более детально описывать мнимые минеты. Субтильный блондинчик, который, собственно, начал эту игру, быстро потерял самообладание и рявкнул, чтобы я заткнулся и не перебивал. Когда очередь дошла до него, он склонил голову чуть набок и усмехнулся, смешно подражая взрослым.

– Я дошел до третьей и почти до хоумрана, – заявил он. Остальные впечатлились.

Когда пришел мой черед, я честно сказал:

– А я ни до каких баз не добирался.

Блондинчик указал на следующего за мной парня, даже не оставив остальным времени отреагировать на мои слова. Следующий заявил, что добрался до третьей. Я начал закипать. После того, как высказался последний из собравшихся, я заявил:

– Не знал, что мы тут делимся вымышленными историями.

Ребята стали нервно переглядываться, надеясь, что среди них найдется кто-нибудь, кто сможет достойно ответить мне. Неловкое молчание прервал блондинчик, встав и предложив пойти разжиться газировкой.

Я не знал, верили ли они сами друг другу или же их общение вовсе не строилось на доверии и честности. Но в итоге я в тот день выработал неплохой метод изобличения лживых россказней.

Было ясно, что многие люди лгали с целью искусственного повышения собственной социальной оценки. Те ребята хвастались вымышленным сексом, пытаясь казаться взрослее и круче. Естественно, отсутствие особенного воображения, креативности и смекалки не позволяло им выдумать убедительные подробности своих мнимых постельных приключений. Они говорили весьма общо, вероятно, присваивая себе подслушанные где-то чужие рассказы и явно не рассчитывая, что кто-то начнет что-то у них уточнять. Для обличения такой лжи требовались всего два простых вопроса: во-первых, повышает ли эта ложь социальную оценку говорящего, а во-вторых, желай они ее повысить, стали бы они использовать именно такую байку? После проверки этими двумя вопросами обычно оказывалось, что почти все, что говорили мне и друг другу мои сверстники мужского пола, было ложью.

Я почему-то был уверен, что у девочек все обстояло иначе. Я подслушивал их разговоры и наблюдал за ними издалека. Девочки обычно разговаривали о своих переживаниях и чувствах. Многие из них что-то писали в закрытых на маленькие замочки дневниках, а я гадал, что за мысли и истории могут требовать такого уровня секретности. Девочки достаточно открыто самовыражались, и я поставил себе задачу поскорее выяснить, как с ними можно подружиться.

Высокая самооценка

Вернувшись в летний «лагерь ботаников» в четырнадцать, я встретил девочку по имени Майя, которой нравилось обсуждать личные темы. В ходе первого же нашего разговора она рассказала мне историю своего появления на свет: ее мама хотела завести ребенка, но не желала выходить замуж, поэтому уговорила своего бывшего парня зачать с ней ребенка, а растить его, дескать, она будет сама. Еще Майя рассказала мне о своем восемнадцатилетнем парне, оставшемся в Вашингтоне, откуда она была родом, и поделилась со мной своими соображениями и наблюдениями на тему секса. Она предполагала, что способа уметь хорошо заниматься сексом с кем угодно не существовало и что это все зависело от совпадения интересов участников. На ней была футболка тай-дай и шорты, и я сказал, что она одевается практически как мой отец. Она ответила, что одевается так же, как ее мама. Это был первый за всю мою жизнь интересный разговор с кем-то помимо родственников.

На следующий день Майя сказала, что разговор со мной убедил ее расстаться с парнем и что в то утро она послала ему письмо. Потом она сказала, что хочет меня поцеловать. Она постелила нам плед для пикника под деревом в укромном уголке кампуса, мы растянулись на нем и стали глядеть на небо. Она склонилась надо мной и поцеловала меня. Когда я ответил на поцелуй, она отстранилась и сказала:

– Давай покажу, как это делается. Не шевелись.

Я видел, как некоторые прижимались друг к другу сомкнутыми губами, а другие засовывали языки друг другу в рот, но она сделала иначе: она стала по очереди посасывать мои губы. Затем я попробовал сделать так же и обрадовался – чувство от поцелуя оказалось именно таким, как я надеялся. Это было большим облегчением – я серьезно опасался, что поцелуи тоже попадали в категорию того, что все делали просто чтобы вписываться в социум, а не потому, что им это нравится.

– Ух ты, – сказал я, – оказывается, есть вещи, которые популярны потому, что они действительно прекрасны.

Майя засмеялась.

– Поцелуй может быть настоящим или искусственным, точно так же, как и разговор, – ответила она, мечтательно улыбаясь. Я поблагодарил ее за то, что она научила меня целоваться, а она ответила, что тронута тем, что эта роль досталась ей.

Я сказал Майе, что она – первая, кому я по-настоящему понравился. Она мне не поверила. Пообщавшись некоторое время с другими ботаниками с кампуса, она вернулась и сказала:

– Надо же, и правда! Большинству ты действительно не нравишься! Некоторые даже объяснили, почему именно, но, честно говоря, с их слов ты получался, наоборот, веселым и интересным.

– Нам с тобой обоим нравится честность, так что нам сложно представить, почему кому-то она может не нравиться, – пояснил я. – Поверь, многие ее ненавидят всей душой. Во всяком случае, конкретно мою честность – точно ненавидят.

Она кивнула.

– Я обычно нравлюсь окружающим, но, если подумать, то тем, кому я не понравилась, я, видимо, не понравилась как раз своей откровенностью.

На протяжении всей оставшейся учебы в «лагере ботаников» Майя была моей «девушкой». Потом мы звонили и писали друг другу письма настолько часто, насколько это было по карману родителям, то есть раз в пару месяцев.

Повстречав наконец девушку, которой я понравился, я еще более утвердился в своем намерении крепко держать оборону и не предавать честность, держаться ради тех, кто способен это оценить, и махнуть рукой на всех остальных.

Около года спустя я стал регулярно обмениваться записками с одной девушкой, с которой мы вместе ходили на испанский. Тамар была совсем непохожа на Майю и старалась уходить от ответов на слишком личные вопросы. Однако, несмотря на это, ей явно нравилось мое любопытство. Она в ответ подкидывала мне записки, в которых задавала еще более личные вопросы, разводя меня на разговор. Вскоре я уже вовсю писал в этих записках о своих фетишистских фантазиях и с удовольствием наблюдал за ее расширяющимися глазами, когда она читала это все на занятиях. Дописав ответ, она обычно хитро смотрела на меня с