Если честно - Майкл Левитон

на них отвечать.

Миссис Джонсон и бровью не повела.

– Эти мальчишки плохо на тебя влияют, – сказала она. – Держись от них подальше.

– Вы просто обвиняете всех не-белых, – заявил я сквозь слезы. – Прямо как газетчики.

Подобно миссис Расин пару лет назад, миссис Джонсон явно хотела было меня наказать, но некая неведомая сила ее остановила. Сперва я объяснил это себе ее страхом того, что я изложу свою точку зрения на произошедшее директору, и что тот вполне мог мне поверить, поскольку я был весьма красноречив. А затем я осознал, что Роберт тоже вполне мог поступить точно так же, вот только этого учителя не боялись, потому что были уверены, что ему никто не поверит. Ответ был очевиден до омерзения – меня не наказали из-за моего цвета кожи.

В порыве жгучей, мало с чем сопоставимой ярости я высказал все это в лицо миссис Джонсон. Та в ответ лишь стала повторять, что Роберт и Мануэль плохие.

– Да откуда вы знаете? – вновь спросил я. – Какие у вас доказательства?

– Я знаю таких детей, – ответила миссис Джонсон, уже примериваясь к двери класса в явном намерении сбежать от разговора со мной.

– Вы знаете только то, что они не белые!

Все так же подобно миссис Расин, миссис Джонсон сбежала от меня в класс, оставив меня рыдать в коридоре. Вернувшись следом за ней, я обнаружил, что, пока она меня отвлекала, допрос в классе шел полным ходом. Я сел обратно за свою парту, размышляя, в чем же я ошибаюсь и как поступить в следующий раз, чтобы быть услышанным.

Я осознал, что мои учителя боялись оказаться в неловком положении гораздо сильнее, чем показать свою безнравственность. Они были абсолютно эмоционально не готовы к вопросам и изобличениям, и в этом заключалась их слабость. Миссис Джонсон и мистер Гельман уже ясно дали мне понять, что меня к директору отправлять не собираются. Опять же, на тот момент я уже рассказал своим родителям обо всех случаях расизма, которым стал свидетелем в школе, и знал, что они поддержат меня в попытках его пресечь. Мое неуважение к старшим и моя способность совершенно спокойно и бесстрашно вступать в конфронтацию означали, что заставить меня замолчать не удастся.

Я высказал все эти мысли Роберту с Мануэлем, но те даже не смотрели в мою сторону во время этого монолога[34]. Роберт сказал, что мне вечно удается избежать неприятностей по причине того, что я – любимчик. Я расплакался и стал призывать Роберта вспомнить, сколько раз я открыто выступал против учителей. Ребята в ответ молчали. Кончилось все тем, что я сквозь слезы пообещал, что докажу их неправоту в следующий раз на подобном допросе.

И тот не заставил себя долго ждать – вскоре занятия снова прервали на «расследование» какого-то нового преступления. Я немедленно спросил миссис Джонсон, почему она не ставила под подозрение и не допрашивала белых[35]. Миссис Джонсон и мистер Гельман сделали вид, что не услышали меня.

– Почему вы меня не спросите, не я ли нарисовал граффити?

Этот вопрос они тоже проигнорировали. Я вновь плакал, но моя атака лишь начиналась[36].

– Почему вам так сложно ответить на мои вопросы? Почему вы их так боитесь?

В конце концов миссис Джонсон все же снизошла до фразы: «Майкл, ты отвлекаешь».

– Я замолчу, если вы станете вести себя честно, – ответил я.

Глава 3

Подростковые истины

К тринадцати годам я был уже достаточно взрослым, и отец стал по нескольку раз в неделю водить меня на концерты, билеты на которые ему доставались по работе. Для меня большая часть этой новой музыки была внове: Рей Дэвис, Нил Янг, «X», Руфус Томас, Джони Митчелл, братья Оллман, Брэнфорд Марсалис, «Ministry», Моуз Эллисон, «The Grateful Dead», и так далее. В автобусе, на котором я добирался до школы и возвращался потом домой, постоянно играло радио KROQ, давая мне возможность впервые в жизни самостоятельно знакомиться с новой музыкой. Правда, отец знал любую группу, о которой я заводил речь, поскольку слушал вообще все новинки музыкальной индустрии сразу после релиза.

Одной из первых уже известных мне групп, на концерт которой мы пошли, была Nirvana. Причем папа был гораздо более серьезным их фанатом, чем я – я-то слышал только самые известные их хиты. А еще это был первый на моей памяти концерт, где отец оказался единственным взрослым, сколько хватало глаз. Я с презрением оглядывал стадион, набитый одинаковыми фланелевыми трутнями, одетыми в стиле гранж[37].

Концерт открывал комик Бобкэт Голдтуэйт. Нам с отцом такой эксцентричный и даже несколько насмешливый ход пришелся по вкусу. Мне понравился неповторимый хриплый голос Бобкэта. Начал он с того, что попросил поднять руки всех, кто уже отоварился чем-нибудь из новой линейки Gap в стиле гранж. Стадион взорвался хохотом, чему я знатно удивился – я совершенно не ожидал, что собравшиеся окажутся способны посмеяться над собственной модной конъюнктурностью.

Уже после первых нескольких песен я почувствовал, что папе что-то не дает покоя. Он сказал:

– Потрясающая группа, искренняя и самобытная.

Я точно знал, что дальше будет «но».

– Но меня жутко бесят их костюмы. У меня буквально перед глазами стоит картинка, на которой эти ребята режут свои джинсы ножницами и специально взлохмачивают волосы, поливая их лаком. Это, наверное, самое не-панковское, что вообще бывает на свете. Они явно из кожи вон лезут, чтобы создать видимость, будто им плевать, как они одеты, – отец покачал головой. – Многие из гениальных музыкантов носят костюмы, но они признают, что это лишь костюм. Грейс Джонс и Дэвид Боуи не делают вид, будто они только что вылезли из постели. Nirvana попросту лгут в этом отношении.

– Точно, – поддержал я, восхищаясь отцовской проницательностью. – Явная фальшивка.

– Что ж, они еще молоды, – подытожил папа – Может, с возрастом им удастся примириться с собой настоящими.

Навострив уши в моем школьном автобусе, можно было подумать, что смотришь плохое кино, полное стандартных диалогов, клише и переигрывания. Ребята вокруг меня наперебой хвастали своими очевидно вымышленными дерзкими преступлениями и успехами в сексуальной жизни. Они взахлеб рассказывали смехотворные истории о потасовках со старшими ребятами и кончавшимися постелью романами из прошлых школ, хотя даже не были способны вспомнить имена выдуманных героев этих историй. Интереснее всего было то, что я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то усомнился в их истинности.

В то лето я ходил на курсы, проходившие на кампусе колледжа, известные в школьной среде как «лагерь ботаников». В первый же день нашего знакомства мы все сидели на траве и по очереди хвастались достижениями на личном фронте. Надо сказать, что в автобусе такими вещами обычно кичились ребята ощутимо постарше и покруче. Из этих же ребят большая часть была еще ниже меня и