Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Обрушился ли него тот каменный монстр, что так часто он видел во сне, стоя у его подножия? И что это было? Он строил иной храм, используя эти камни, превращавшиеся в тома его книг. Что убило его? Борьба? Труды? Победы? Все вместе? Просто он жил в изумительное время поисков всего и вся. Одни гении тратили жизнь на поиск философского камня и нашли его в бесчисленных открытиях медицины, фармацевтики, химия, дабы оставить потомкам. Другие переплыли океаны, перенеслись на другие континенты и открыли их для жителей Европы. Третьи изобретали порох, книгопечатание, бумагу. Четвертые сеяли разрушение, но создавали регулярные армии, пятые открывали людям красоту живописи, скульптуры и становились гениальными изобретателями. Шел век Возрождения. Вместе с ним шагал и век преобразований, не только в технике, но и в душах, созрев сначала в умах гуманистов, таких как Эразм Роттердамский, а затем превратившись в логическую цепочку идей доктора Лютера. И Европа вспыхнула – огнем разрушения и огнем созидания одновременно. В этом пламени горели тысячи людей, для того, чтобы светить другим. Агрикола был лишь одним из них. Пламенная мечтательность, скрытая под внешней суровостью скандинавского характера, жгла его изнутри.

Летом 1557 года из Москвы в Стокгольм был отправлен Иван Замыцкий, сын известного нам уже Шарапа. При нем и в присутствии риксдага король Густав целовал крест и клятвой на Библии подтвердил договор о мире. 28 декабря Иван Замыцкий челом бил царю Иоанну, что был тому свидетелем. Жребий был брошен. Московские войска вторглись в Ливонию. Пора было получать дань и мстить за обиды и обман.

Глава 5. Польская красавица.

- Ясновельможная моя королевишна, проснись, твоя милость… - Служанка коснулась обнаженного плеча Катаржины, но красавица лишь шевельнула пушистыми ресницами, не желая открывать глаза. – Проснись, твоя милость, пожалуйста. – Повторила служанка, чуть не плача.

Ах, как хорошо спалось после вчерашнего бала! Как приятно туманилась голова, сладкая нега обволакивала тело… Что нужно этой глупой девчонке? Разве она не понимает, что навлечет гнев своей госпожи? Глаза слипались, и вновь в вихре танца кружились меха кунтушей горделивых шляхтичей и разноцветные бархаты и атласы дамских платьев. Ах, эта гальярда! Четыре шага и прыжок, четыре шага и прыжок… Еще прыжок, еще… Крепкие мужские руки уверенно держат даму за талию, они не позволят поскользнутся изящному башмачку, взгляд шляхтича призывно манит, ловит ответ-разгадку тайны женских глаз - восхищение или согласие в них, скользит ниже, норовит заглянуть за корсаж и вновь обращается с тем же вопросом. Гальярда заканчивается, паны выстраиваются в ряд, готовясь исполнить свой собственный воинственный танец, подкручивают усы, красуются друг перед другом, искоса посматривают на своих избранниц. Только вместо бравурного краковяка тихо, нежно, и страстно запела одна лишь скрипка незгакомого виртуоза музыканта, чудом или скорее причудой какого-то итальянского герцога занесенного на вчерашний бал в Краков и представленного принцессе Катаржине. Скрипач так и сказал:

- Играю для вас одной, моя госпожа и повелительница!

Ах, как же он играл… Как пела и плакала скрипка, но то были слезы не страданий, а любви и счастья, заставляющие трепетать и сердца и плоть.

- Твоя королевская милость, проснись, умоляю, и ты, ясновельможный пан, проснись… - не унималась глупая Малгожата.

- Это еще кого она будит? – Удивилась принцесса, чарующие звуки музыки затихли, сон потихоньку стал отступать…

- Да проснитесь же вы! Сюда идет его милость король! – Вскричала, не выдержав, служанка.

Катаржина мигом села на кровати, машинально подтягивая к груди тончайшую простынь, дабы прикрыть наготу, и тут же посмотрела направо, где с ужасом обнаружила, что она не одна в постели, а с обнаженным молодым человеком. В другое время она бы еще разок оценила всю привлекательность и мужественность его натуры, иначе и быть не могло, иначе его здесь просто не было бы никогда, но не сейчас. Хотя, редко кто-то задерживался в ее спальне. Обычно, получив требуемое, принцесса немедленно выпроваживала незадачливого любовника. Но сейчас на ее несчастную головку, задурманенную сном с танцами, музыкой и выпитым накануне токайским, выплеснули ушат холодной воды, а вместе с ним исчезли напрочь все воспоминания о вчерашнем вечере и очередном любовном приключении.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Пан, ты кто такой? Что ты тут делаешь? – Катаржина резко спросила случайного любовника. Искать заветный перстень Сфорца, который она использовала в подобных ситуациях, было некогда, да она и не вспомнила сейчас о нем.

- Я, я, - от неожиданности юный шляхтич стал заикаться, - я - пан…

Не дав даже договорить и представиться тому, с кем предавалась любви и делила ночью ложе, принцесса грубо перебила его:

- Пошел вон отсюда! – Как его звали, Катаржину интересовало меньше всего.

- Но, ясновельможная панна…

Этот идиот не понимает! Принцесса взорвалась:

- Ты пытался изнасиловать меня, и жить тебе осталось ровно столько времени, сколько хватит довести тебя до плахи! Исчезни и никогда не вспоминай мою милость!

Испуганный шляхтич скатился с кровати, подхватил в охапку одежду и, как был нагим так и выскочил в указанную верной Малгожатой потайную дверь, скрытую за портьерой. Другая служанка Агнешка уже помогала госпоже одеть ночную рубашку. Катаржина быстро пересела за туалетный столик перед огромным венецианским зеркалом. Выпроводившая мимолетного любовника и успевшая вернуться Малгожата накинула на плечи принцессы голубую накидку из тончайшего шелка, отороченную драгоценными соболями, и взялась было за гребень, чтобы причесать госпожу, когда за спиной прозвучало:

- Его королевская милость, Сигизмунд Август!

Принцесса поспешно встала и повернулась к дверям. Служанки спрятались за ней.

- Твоя королевская милость… - Катаржина присела в реверансе и, склонив головку, почтительно приветствовала появившегося в дверях короля. Сигизмунд выглядел ужасно, обрюзгло и даже неряшливо. Нет, это не была вина камердинера или портного. Король словно нарочно сутулился, и великолепный дорогой наряд, исключительно подогнанный по фигуре, просто повис мешком. Осунувшееся лицо, тяжелые, с синевой мешки под глазами, потухший взгляд, заострившийся нос, плотно сжатые пересохшие губы свидетельствовали или о болезни или… длительном запое монарха.

Король с трудом переступил порог покоев принцессы, пошатнулся, но был тут же услужливо поддержан за локоть сопровождавшим его камердинером. Другой слуга успел подставить кресло, Сигизмунд тяжело опустился на сидение, разбросав длинные тощие руки по подлокотникам, и едва заметно махнул кистью на приветствие Катаржины.

- Сестра… - Он тяжело вздохнул, осмотрелся по сторонам, будто выискивая кого-то или чего-то в глубине покоев.

- Вина? – Догадалась Катаржина.

- Да! – Шевельнул головой король и нетерпеливо протянул руку.

Принцесса остановила строгим взглядом Агнешку, кинувшуюся было к столику, где виднелись серебряные бокалы и изящный высокий сосуд, подошла, налила вина, сама поднесла королю.

Сигизмунд жадно выхватил бокал из рук сестры и тут же опрокинул содержимое в рот. Вино пролилось рубиновыми струйками по усам, бороде, каплями сорвалось на золотистый камзол. Один из королевских слуг тотчас промокнул испачканную ткань батистовой салфеткой и бесшумно отступил назад.

- Боже, как он сдал. – Подумала принцесса, с жалостью рассматривая брата. - Так и не может оправиться после смерти Барбары.

Король показал жестом, чтобы ему налили еще. Катаржина нахмурилась, но, обернувшись к служанке, согласно качнула головой. Агнешка подхватила со столика сосуд, осторожно приблизилась к Сигизмунду и, стараясь не пролить ни капли, попыталась наполнить дрожавший в руке короля бокал. Катаржина, прикусив губу, наблюдала, как ее брат жадно смотрит на переливающуюся в его кубок темную жидкость. Не дождавшись, Сигизмунд торопливо поднес бокал ко рту, отчего вино пролилось на белоснежный турский ковер, и служанка испуганно посмотрела на госпожу, но Катаржина лишь повела бровью – убирайся! Уже успевший выпить и эту порцию вина Сигизмунд с сожалением проводил глазами исчезающую девушку, заодно уносящую интересующую его сейчас больше всего на свете живительную влагу, а после перевел умоляющий взгляд на сестру. Но Катаржина была непреклонна. Принцесса уселась на кровать, запахнула плотнее накидку и была готова слушать короля: