Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Хорошо было, наконец, отдохнуть от всех хлопот. Отпуск в Болгарии он провел прекрасно (спасибо Марье Трофимовне, приберегла для него месткомовскую путевку), впереди было четыре праздничных дня, да и после праздников можно было не особенно налегать на работу — слава Богу, к шестидесятилетию все отчеты должны сдать, и в конце года не придется опять залатывать Тришкин кафтан. Можно будет поездить на рыбалку и вообще на лоно природы — Тихон Иванович еще должен быть в больнице, так с его машиной затруднений не будет, если Седукова, секретаря его, пригласить. Можно будет тогда им шофера не брать.

Погруженный в такие приятные размышления, Петр Фомич медленно перелистывал страницы. Внезапно одна из картин привлекла его внимание — та же, что и на суперобложке, но с подписью: «Марсианский пейзаж». От картины веяло чем-то до боли знакомым, но Петр Фомич не мог понять, чем. «Умеют, однако, рисовать» — подумал он с некоторым удивлением и вспомнил о выставке, на открытие которой он был приглашен год назад. Тогда у него создалось такое впечатление, а кое-кто из товарищей даже высказал мнение, что открытие этой выставки было большим недосмотром. Петр Фомич уселся поудобнее, затем взглянул еще раз на «Марсианский пейзаж» и закрыл глаза. Было хорошо.

Он очнулся от дремы, когда заиграла знакомая музыка программы «Время».

«Наверное, опять Брежнев будет говорить, — подумал он. — Надо бы послушать, а то все равно потом читать придется». Он отложил книгу и стал смотреть на экран. «Хорошо, что поговорил с Андреем Аркадьевичем перед тем, как телевизор покупать, — думал Петр Фомич. — Купил бы в магазине — смотрел бы сейчас на лиловые лица». Он вспомнил, как смотрел недавно цветной телевизор у знакомых, и усмехнулся. Нет, у него вещь — это вещь. Высшего класса! Месяц на специальном стенде отлаживали. Андрей Аркадьевич сам мастера попросил.

Зато теперь и смотреть можно. Та же, вроде, модель, да не та.

Показывали торжественное заседание. Голос диктора привычными словами говорил, что на заседании выступили товарищи Брежнев, Богданов, Герек… на экране мелькали лица выступавших, президиума, сидящих в зале. Все шло как надо, как и должно быть. Наконец прозвучали слова: «С большим вниманием и интересом выслушали участники торжественного заседания речь Леонида Ильича Брежнева». И дальше началось необычное. Вместо того чтобы транслировать всю речь до конца, ограничились лишь кратким ее изложением и, сообщив, что полностью речь транслировалась в специальном дневном выпуске и будет опубликована в газете «Правда», перешли к другим сообщениям. Петр Фомич посмотрел на часы — пять минут десятого. Часы не врали — это были отличные швейцарские часы, предмет зависти его сослуживцев, противоударные, пыле-, влагозащищенные, рассчитанные на давление до пятидесяти атмосфер, которые показывали не только время и число, но и день недели и месяц, правда, на французском, что всегда сбивало Петра Фомича с толку, год, а также имели специальную шкалу — для определения скорости автомобиля, как объяснил ему один знакомый. Хоть и говорят у нас о прекрасном качестве наших часов, однако понимающие толк в вещах люди всегда предпочитают фирму — если часы, то «Омегу», если сигареты, то «Кент», если автомобиль, то «Мерседес»… Нет, часы явно не врали — пять минут десятого, а сообщение о торжественном заседании уже закончилось.

Дальше пошло вообще необычное. Сначала была передача из управления полетом о планах ликвидации неисправности на станции «Салют», о подготовке советско-французского эксперимента на Венере, о планируемом в будущем месяце запуске автоматической станции на Луну, а также представляли группу будущих космонавтов из социалистических стран, которые проходят подготовку в Звездном. Затем пошли репортажи о пусковых объектах пятилетки. Обычные, в общем-то, репортажи, но что-то в них было странным, что-то необычным. Петр Фомич стал вслушиваться и понял — не было знакомых слов: «К Юбилею Октября», «Досрочно», «Сверх плана», «С опережением графика». Все делалось строго по плану, казалось, никак не связанному с такой знаменательной датой в жизни советского народа. «Черт знает что, — подумал Петр Фомич с раздражением. — Могли бы показать наше управление, раз им нечего показывать». Он помнил, что в начале года они запланировали опережение плана на четыре и шесть десятых процента, как раз к празднику, и сейчас эти цифры, если ничего не случилось (а что могло случиться за тот месяц, что меня не было?), должны поступить уже в Госплан и в министерство.

В девять пятнадцать начались новости из-за рубежа. Интересные, в общем, новости — и о положении в Южной Африке, и об экономическом развитии Новой Зеландии, и о подготовке к празднованию юбилея Октября во Франции, и о крупном пожаре в Южной Корее… Но Петр Фомич слушал с раздражением, ему казалось, что показывают все что-то не то, показывают совсем не так, как надо. Затем, в новостях культурной жизни, показали выступление какого-то ансамбля, и Петр Фомич заинтересовался было, приняв его за зарубежный, но оказалось, что это ленинградский ансамбль, выехавший впервые на гастроли и тепло встреченный москвичами.

Закончилась программа «Время» сообщениями о спорте и о погоде.

Спортивные новости привели Петра Фомича снова в приятное расположение духа — он узнал, что в высшую лигу вернулся «Спартак». Кончилась программа ровно в девять часов тридцать минут, а затем объявили о трансляции праздничного концерта из Кремлевского Дворца Съездов. С тех пор, как он купил цветной телевизор, Петр Фомич смотрел даже такие концерты: оставалась еще новизна впечатлений от созерцания цветного изображения. Он поудобнее устроился в кресле и приготовился терпеливо выслушивать бесконечные оратории и песнопения, надеясь на второе отделение. И был поражен. Концерт был потрясающим. Почти ни одного знакомого имени, почти ни одной знакомой песни, почти ни одного знакомого номера. Он досмотрел концерт до конца и пришел в себя лишь когда тот окончился — без десяти двенадцать. Первый день после возвращения из отпуска преподнес ему немало сюрпризов, однако время было позднее, хотелось спать, и он отложил обдумывание того, что бы все это могла значить, на завтра.

Встал он поздно, в десять часов. За завтраком решил, что поскольку делать все равно нечего, стоит проехаться на Неву, погулять, посмотреть на корабли. Пообедать можно будет в каком-нибудь ресторане. Он, не спеша, со вкусом оделся, заранее, чтобы не копаться потом в кошельке, положил в карман двугривенный для гардеробщика, запер дверь на все замки и вышел на улицу, прихватив по дороге газеты из почтового ящика. Погода была отвратительная, но наивно ожидать в Ленинграде хорошую погоду в ноябре.

В метро он просмотрел газеты. Разворачивал их, правда, не то, чтобы с волнением, но какое-то ожидание неожиданностей, причем неожиданностей неприятных, он ощущал. Однако, газеты не подвели — «Правда» опубликовала вчерашнюю речь полностью, в остальных содержалось довольно подробное ее изложение. Все снова встало на свои места. Петр Фомич положил газеты в карман, решив прочитать речь дома, доехал до «Невского Проспекта» и вышел.

Невский был красив — празднично украшенный, чистый, широкий. По улице мимо него шли нарядно одетые люди, Петр Фомич даже принял их было за иностранцев, но затем, услышав русскую речь, подумал: «А еще говорят, что одеть нечего. Вон, достают красивую одежду». Он подошел к троллейбусной остановке и решил, что по такой погоде лишние прогулки ни к чему, и до Невы лучше доехать в троллейбусе. Петр Фомич вошел в первый попавшийся, показал красную книжечку и сел на свободное место. Рядом сидел кто-то толстый, занимающий гораздо больше места, чем положено. Петр Фомич оглянулся на соседа и ахнул:

— Василий Евгеньевич, вы ли это?

Его сосед повернулся, посмотрел на Петра Фомича, потом узнал его, грустно улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте, Петр Фомич. Очень рад вас видеть. Как у вас дела?

Говорил он медленно, совершенно ровным голосом, слова произносил раздельно, так, что каждое из них приобретало вес и значение. Такова уж была манера у Василия Евгеньевича говорить всегда веско, значительно, чтобы все сразу понимали, с кем имеют дело.

— У меня-то все отлично. Из отпуска только что вернулся, из Болгарии.

Отдохнул, подлечился. Но как же это так — вы, и вдруг едете в троллейбусе?

Или отпустили Алешу?

— Не возит меня больше Алеша, — совершенно ровным, спокойным голосом сказал Василий Евгеньевич. — Никто меня больше не возит. Уволили меня на пенсию.

Не может быть, неужели Василий Евгеньевич в чем-то просчитался? Нет, нет, он ведь так прочно сидел. Что-то определенно произошло — подумал Петр Фомич, незаметно даже для себя отодвигаясь от соседа, а тот, между тем продолжал:

— Произошло тут без вас кое-что, кое-что произошло. Неужели вы ничего не слышали?