Красные часы - Лени Зумас

зацепок, разве что нанять частного детектива, но на это у дочери пока денег нет.

Поэтому она фантазирует.

Вот ее биологическая мать изобретает лекарство от паралича, становится известной, ее фото печатают на обложке журнала, а дочь замечает этот журнал на кассе в магазине и тут же узнает лицо.

Вот биологическая мать сама ее находит. Дочь спускается со школьного крыльца под звон трехчасового колокола, а ей навстречу бросается женщина в солнечных очках с криком: «Ты моя?»

Вот ее биологическая бабушка. Она любила стряпать, у нее был набор формочек для заварного крема. Шесть формочек, белых, с голубой каемкой, у одной край отколот. И биологическая мать всегда ела из той, с выщербленным краем.

И теперь осколки этих формочек лежат на дне колодца во дворе дома, где погибла вся семья: бабушка, дедушка, двоюродные братья и сестры и ее биологическая мать. После родов она была еще слабенькая, волновалась, переживала, твердо решила на следующий день пойти в агентство и вернуть ребенка – у нее на это было сорок восемь часов, а прошло только тридцать, вот она и хотела идти на следующий день. Ей нужно было отдохнуть. Ой, чем это вдруг запахло? Дымом! Из-за неисправного обогревателя начался пожар, но никто ничего не заметил, все лежали пьяные, а ее биологическая мать была трезвая, но слишком устала после родов, ей сил не хватило поднять тревогу, так что все погибли.

Потом приехала тетка, выгребла из обгоревших развалин все ценное, остальное кинула в колодец. Был бы на свете тот колодец, сумела бы дочь его найти – спустилась бы туда по веревке и достала черепки от белой формочки для крема, ложки и ножи, жестяные банки из-под чая с любовными письмами, стальные медальоны с локонами. Определила бы ДНК своей биологической матери по волоску, ведь в медальоне ДНК не повредили ни огонь, ни вода.

Шестнадцать лет назад можно было законно сделать аборт в любом штате.

Почему же ее биологическая мать девять месяцев ходила беременная, если все равно собиралась отдать ребенка?

В прихожей трещат салемские кузины. При виде дочери тетка Бернадетт заводит свою шарманку:

– Почему нынче подростки так непрезентабельно одеваются?

Папа смеется.

А мама не смеется, она отвечает тетке:

– Мэтти может одеваться как захочет. У нас Америка все-таки пока.

Мама с дочерью вдвоем уходят на кухню.

– Помой, пожалуйста, картофель.

Дочь засыпает картофелины в дуршлаг, открывает кран и принимается их оттирать.

– Кстати говоря, мне тут звонила Сьюзен Корсмо, – голос у мамы нарочито беззаботный.

– Да? – дочь изо всех сил трет картофелину.

– Странный, честно говоря, получился разговор.

– В каком смысле?

– Она кое-что заметила и забеспокоилась.

– Что заметила?

Спасибо тебе, господи, за грязь на картошке. Хорошенько надо тереть.

– Я сказала, что это ерунда какая-то, но она настаивала… Очень уверенно говорила. Хотя она почти всегда уверенно говорит.

Миссис К. не может ни о чем таком знать. Не может, и все тут.

– Матильда, посмотри на меня.

Дочь выключает воду, вытирает руки о джинсы.

– Так в чем она была уверена?

Лицо у мамы бледное, напряженное.

– Она сказала, что тебя вырвало. Когда ты сидела с ее детьми на прошлой неделе. Она слышала, как тебя тошнило в ванной.

Нет.

– Она думает, у тебя расстройство пищевого поведения.

Да!

– Что тут смешного?

– Да ничего… Ничего смешного… Просто она ошиблась.

– Ошиблась?

Дочь обнимает маму за шею, прижимается щекой к ее плечу.

– Я в школе съела буррито, он несвежий был, вот меня и стошнило. У миссис К. столько свободного времени, вот она и…

– Устраивает панику на ровном месте, – шепотом заканчивает мама. Чуть отстранившись, берет дочь обеими руками за подбородок. – Котик, ты уверена? Ты же мне расскажешь, если у тебя приключится какая-нибудь беда?

– Честное слово, у меня нет никакого расстройства пищевого поведения.

– Слава богу, – в глазах у матери слезы.

Дочери очень повезло с мамой, хоть той уже и шестьдесят, хоть она и шутит про постирушки в почечной лоханке. Мама помоложе, такая, как у Эфраима, сказала бы: «Булимия? Хорошо же я тебя учила!»

Дочь почти никогда не фантазирует о своем биологическом отце, почему – она и сама не понимает.

Она кладет себе еще одну ложку пюре с горочкой. Оглядывается на маму, кивает на тарелку, подмигивает, мама широко улыбается, и дочери становится мерзко. Передавая соседке по столу миску с брюссельской капустой, она дышит через рот: вареная брюссельская капуста – противнейший на свете овощ, воняет кишечными газами.

Кузины из Салема все болтают и болтают, трещат и трещат.

– А эти нелегальные иммигранты чего ждали – что им красную дорожку постелют?

Ля-ля-ля-ля-ля-ля.

– А потом еще английский не хотят учить…

Ля-ля-ля-ля-ля-ля.

– И зачем это мне три года учить испанский?

Ля-ля-ля-ля-ля-ля.

Оккупировавшие дом гостьи как будто под копирку друг с друга сделаны – мясистые, все как одна. Дочь вот высокая, а папа низенький. У дочери бледная кожа, а у мамы желтоватая.

Если б сгусток, который сейчас сидит внутри нее, родился на свет, он вырос бы высоким, но, возможно, не светлокожим: к Эфраиму летом быстро липнет загар.

У дочери на рукаве засохшее пятно от подливки. Она эту рубашку терпеть не может. Надо тетке Бернадетт отдать – той ее одежки еще больше не нравятся.

Может, мама с папой никогда не узнают.

«Что, если бы твоя биологическая мать решила сделать аборт?»

– Матильда, твоя очередь.

– Я пас.

«Подумай только обо всех тех семьях с приемными детьми, которых просто бы не было!»

Никогда ни за что не узнают.

– Ну ты что!

– Не порти нам веселье.

– Ни одной шутки не могу вспомнить, – говорит дочь.

– Очень смешно!

– Почему эти дети вечно ходят с такими кислыми лицами?

Ясмин сказала, что лучше умрет, чем скажет родителям.

* * *

прошивает небо (молния)

овцы блеют (такие звуки издают нарвалы)

усилился запах

посреди моря, в окружении льдов

сожалеет о том, о чем не сожалела раньше

Жена

Дидье, напевая себе под нос песню You are my sunshine, срезает пленки с куриных грудок. Он много лет работал на разных кухнях, презирает рецепты, мастерски владеет ножом. Работа в приличном ресторане приносила бы больший доход, чем преподавание в школе, но Дидье решил больше не связываться с общепитом, потому что не хочет пропустить все детство Бекс и Джона. Жена так и видит эти отмеченные синим свободные вечера в календаре: Дидье готовит где-то в ресторане, дети в кровати, а она предоставлена самой себе и