Красные часы - Лени Зумас

у нее, конечно, несколько с перебором, но смотрятся хорошо. А почему, кстати, с перебором? Может, потому, что жизнеописательница выросла в пригороде Миннесоты. Мама частенько говорила: «Не раздевайся, пока он сам не начнет». Жизнеописательницу всегда от таких криво построенных фраз коробило. В смысле не надо снимать свою одежду, пока мужчина не снимет свою? Или не надо снимать свою одежду, пока мужчина не снимет ее с тебя?

– Вот открытка. Можете написать что-нибудь от себя? А то все только подписи ставят, – просит секретарша.

– Я не…

– Да я вам подскажу: «От всего сердца надеюсь, что вы скоро поправитесь». Неужели так трудно?

– Трудно? Нет. Но я не надеюсь от всего сердца.

Длинные брыли секретарши возмущенно колышутся, словно от ветра.

– Вы не хотите, чтобы она поправилась?

– Хочу, но умом, а не сердцем.

Умом она хочет, чтобы миссис Файви выписали из больницы. А всем сердцем желает, чтобы брат был жив. А чем-то еще – и не умом, и не сердцем, но, может быть, и тем и другим сразу – желает чувствовать по утрам тошноту и чтобы поперек круглого живота появилась длинная серая растяжка. У Сьюзен есть такие материнские отметины: сосудистые звездочки на задней стороне коленок, дряблый живот, чуть отвисшая грудь. Пощечина тщеславию и знак наивысшего достижения.

Но почему жизнеописательнице всего этого так хочется? Потому что все это есть у Сьюзен? И у продавщицы из салемского книжного? Потому что ей всегда смутно верилось, что и с ней так будет? Или это желание происходит от какого-то еще предцивилизационного биологического стремления, которое вскипает в крови и талдычит: «Воспроизведи себя!» Повтори, но не улучши. Этому стремлению плевать, что жизнеописательница успеет сделать за свою короткую жизнь что-то хорошее – например, опубликует книжку, замечательную книжку про Айвёр Минервудоттир, которую люди с удовольствием прочтут и из которой многое почерпнут. Это стремление просто хочет, чтобы на свете появилась очередная человеческая машина, которая затем произведет на свет следующую.

На фарерском сперма – sáð.

Заходят в бар трое доноров спермы.

– Что будете? – спрашивает бармен.

– Виски, – отвечает 5546-й, туповатый самоуверенный красавчик.

– Подождите, – отвечает 3811-й, который проверяет погоду у себя на телефоне.

– То же, что и вы, – отвечает 9072-й, который заметил у бармена в руке бокал.

Бармен показывает на 5546-го и говорит:

– Ты что-то слишком смазливый.

На 3811-го:

– А ты слишком квелый.

На 9072-го:

– А вот ты то что надо.

9072-й, от природы скромный, краснеет, и бармен преисполняется еще большей уверенностью, что уж от этого генетический материал будет первоклассный. Весь вечер 9072-й общается с другими посетителями, он дружелюбный и спокойный, ему комфортно с людьми и с самим собой. А вот 5546-й ухлестывает сразу за четырьмя женщинами и досиживает до самого закрытия. Замкнутый и необщительный 3811-й торчит на табурете, уткнувшись в телефон.

Самая неуверенная в себе женщина из тех четырех приводит 5546-го к себе домой, там они занимаются сексом без презерватива, а у нее как раз овуляция. Но сперма у 5546-го не очень, яйцеклетка не оплодотворяется, и женщина не беременеет.

3811-й ни с кем не заговаривает, выпивает пару бокалов пива и сразу уходит.

9072-й подсаживается к самой уверенной в себе из тех четырех женщин, к которым подкатывал 5546-й. Ей по душе его ум и пышущий здоровьем вид. Они беседуют о его увлечении скалолазанием и о его красивой сестре. 9072-й провожает женщину до машины, и там она говорит ему, что хотела бы заняться с ним сексом, но он вежливо качает головой:

– Я донор спермы, а сперма у меня ядреная. Значит, забеременеть может любая – и в процессе полового акта, и при внутриматочной инсеминации. Так что мне нельзя спать со всеми подряд. Если от меня народится слишком много детишек, особенно в одной и той же местности, они могут случайно встретиться и влюбиться. А это плохая идея.

Женщина все понимает, и они расстаются друзьями.

Как же ты будешь растить ребенка одна, если не можешь удержаться от чашки кофе?

И временами ешь на ужин арахисовое масло прямо из банки?

И часто отправляешься в кровать с нечищеными зубами?

Начало всех начал. Зевс в облике лебедя оплодотворяет Леду – сразу две яйцеклетки: из одной вылупляется Елена, ради которой спускают на воду корабли. Если идти с самого начала. Но ведь нет никакого начала. Может ли жизнеописательница вспомнить, когда она впервые подумала, почувствовала, решила, что хочет стать чьей-то матерью? Тот самый момент, когда ей захотелось вырастить внутри себя луковку, из которой появится потом человек? На такое желание благосклонно смотрит общество: законодатели, тетушки, рекламщики. И поэтому желание кажется ей немножечко подозрительным.

Раньше дети были для жизнеописательницы абстракцией. «Может быть, но не сейчас». Она обычно фыркала, когда при ней заговаривали про биологические часики, ей казалось, что помешательство на детях муссируется исключительно в глянцевых журналах. А из-за биологических часиков обычно переживали те же самые женщины, которые обменивались рецептами пирога с лососем и просили мужей почистить водостоки. Она никогда не была такой женщиной и не собиралась ею становиться.

А потом внезапно стала. Только ее волновали не водостоки, а часики.

* * *

Шкуру нарвала иногда сравнивают с испещренной пятнами кожей утопленников. У нарвала в желудке пять камер. Он умеет задерживать дыхание подо льдом на очень длительное время. А уж его рог – тут есть о чем порассказать.

Знахарка

Что угодно бы отдала, чтобы никогда больше не ходить в «Акме», но не все необходимое можно найти в лесу, в садах и полях или взять у клиенток, которые расплачиваются рыбой и батарейками. Кое-что приходится покупать за наличку. От магазинных ламп у знахарки болят глаза. И пол там такой жесткий. А еще она знает (ведь она не глупая, хотя учителя в школе и называли ее дурочкой), что в «Акме» на нее все пялятся. При ее приближении родители берут детей за руку.

Знахарке нужно купить имбирь, кунжутное масло, лейкопластырь, нитки и коробочку лакричных конфет. Когда она проходит мимо мясного отдела, ее начинает мутить при виде красных кусков – в свете ламп маслянисто блестят жидкости, выделяемые плотью коров, свиней и овец. До дома далеко, идет дождь, ночь уже скоро. Знахарка торопится в отдел сладостей, за лакрицей…

– Я знаю, это твоих рук дело, – бормочет кто-то тихо, едва слышно.

Знахарка не сбавляет шаг.

Еще громче:

– Долорес Файви чуть не умерла.

Знахарка идет вперед, не отводя взгляда от полок, в конце прохода надо свернуть направо.

И