Фрейд - Питер Гай

Судьба книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» была чрезвычайно важна для Фрейда, но нацисты вынудили его обратить внимание на гораздо более серьезные события. 10 ноября мэтр записал в своем дневнике: «Погромы в Германии». Минувшей ночью нацистский режим организовал «стихийные» демонстрации – оскорбления, битье окон, грабежи, насилие – и массовые аресты. Предлогом стала гибель немецкого дипломата в Париже, застреленного безрассудным юношей, польским евреем, но акция тщательно готовилась заранее. По всей Германии, в больших и маленьких городах, было разрушено около 7000 магазинов, принадлежавших евреям, практически все синагоги в стране сожгли дотла, а 50 тысяч немецких евреев отправили в концентрационные лагеря. Непомерные пошлины, иррациональные и унизительные бюрократические требования – все это подталкивало к эмиграции и одновременно затрудняло ее. Жизнь евреев в Германии, уже осложненная расистскими законами и дискриминацией, становилась невыносимой, и они искали убежища в других странах, которые принимали их с неохотой. Вандализм и жестокость этих «недавних отвратительных событий», которые стали известны под мрачным эвфемизмом Kristallnacht – Хрустальная ночь, – заставили Фрейда вспомнить о том, какой была Вена в марте. Они лишь обострили проблему. Что делать с четырьмя старыми женщинами в возрасте от 75 до 80 лет – его сестрами, которые по-прежнему жили в Вене? Фрейд попросил Мари Бонапарт перевезти их во Францию. Принцесса энергично взялась за дело, но бюрократия и время были против нее.

Это был вопрос жизни и смерти, однако он не мог полностью отвлечь Фрейда от земных дел, которые для него так много значили, от судьбы психоанализа. Это стало еще одним кругом неприятных проблем, возникших в его жизни с приходом к власти нацистов. Психоанализ в Германии сумел как-то выжить под эгидой Немецкого медицинского общества психотерапии. Так называемому институту Геринга, возглавляемому кузеном рейхсмаршала, было поручено приспособить психоанализ к нацистской расовой теории, использовать очищенную терминологию и избавиться от всех практикующих евреев. Никакого духа независимости, не говоря уж об исследованиях, с этой стороны ждать не приходилось. В Австрии уничтожили все следы психоанализа. Швейцарцы под сомнительным лидерством Юнга, который какое-то время рассуждал о разнице между германским и еврейским подсознательным, вряд ли были надежными, достойными доверия союзниками. Во Франции психоанализ по-прежнему находился под огнем критики. Конечно, теперь многих психоаналитиков из Германии, Австрии и Венгрии приняли Соединенные Штаты, но Фрейд, как известно, не доверял американцам, и аналитики без медицинского образования, устремившиеся в Нью-Йорк и другие американские города, выступали против норм, запрещавших им практиковать психоанализ. Поэтому, как признавал Фрейд в письме Эрнесту Джонсу, события прошедших лет привели к тому, что Лондон стал главным местом и центром психоаналитического движения. В этих обстоятельствах мэтр был рад, что английский издатель Джон Родкер основал издательский дом под названием Imago Publishing Company, чтобы выпустить новое, исправленное издание – на немецком языке – сборника его работ. Психоаналитические журналы на немецком, выпуску которых препятствовали «политические события в Австрии», также получили вторую жизнь. В начале 1939 года в Англии начал выходить новый периодический журнал, объединивший прежние Internationale Zeitschrift и Imago, редактором которого стал Фрейд.

Сам мэтр продолжал писать, но немного – краткие замечания об антисемитизме, опубликованные эмигрантским журналом в Париже, редактируемым Артуром Кестлером, и письмо редактору Time and Tide на ту же тему. В конце января 1939 года английские издатели Фрейда, владельцы Hogarth Press Леонард и Вирджиния Вульф, получили приглашение на чай в дом 20 на Мэрсфилд-Гарденс. Леонард Вульф был удивлен и пришел в восторг. Известный в обществе человек и муж прославленной на весь мир писательницы, он всю жизнь общался со знаменитостями, и произвести на него впечатление было нелегко. Но Фрейд, вспоминал он в автобиографии, был не только гением, но также, в отличие от многих гениев, необыкновенно милым человеком. Вульф писал, что не имел обыкновения хвалить известных людей, с которыми был знаком. «Почти все знаменитости либо разочаровывали, либо были скучными – или то и другое вместе. Фрейд был не таким; его окружал ореол не славы, а величия». Чай с основателем психоанализа, вспоминал Вульф, был не похож на непринужденную беседу. «Фрейд был необыкновенно вежлив, официален и старомоден – например, почти церемонно преподнес Вирджинии цветок. В нем было что-то от наполовину потухшего вулкана, нечто мрачное, подавленное, сдерживаемое. Он произвел на меня впечатление, которое производили лишь несколько человек, с которыми я встречался, – ощущение необыкновенной мягкости, но за этой мягкостью скрывалась огромная сила».

Семья Фрейда, отметил Вульф, превратила комнаты на Мэрсфилд-Гарденс в нечто похожее на музей, «поскольку его окружали египетские древности, которые он собирал». Когда Вирджиния Вульф предположила, что, если бы антигерманская коалиция потерпела поражение в Первой мировой войне, никакого Гитлера бы не было, Фрейд возразил: «Гитлер и нацисты все равно бы пришли и были бы гораздо хуже, выиграй Германия войну». Свой рассказ Вульф завершает очаровательной историей. Он прочитал газетную статью о человеке, которого обвиняли в краже книг из лондонского книжного магазина Foyle’s, и среди них была работа основателя психоанализа. Так вот, судья, вынесший решение о штрафе, пожалел, что не может приговорить его к такому наказанию, как прочтение всех книг Фрейда. Мэтра эта история развлекла, но также вызвала у него сожаление. Его работы, сказал он, принесли ему славу, но это дурная слава. «Потрясающий человек», – вынес свой вердикт Леонард Вульф. Его супруга выразилась более язвительно. Фрейд показался ей глубоким стариком, сгорбленным и усохшим, со светлыми обезьяньими глазами, нечленораздельной речью, но внимательным. Его домочадцы, по мнению Вирджинии, испытывали социальный и психологический голод – вне всяких сомнений, верное наблюдение, поскольку они были беженцами. Но даже она не могла отрицать, что Фрейд произвел на нее незабываемое впечатление.

Вульфы пили чай с человеком, который в то время тяжело болел. В январе 1939 года Фрейд сделал только две записи в своем дневнике, и обе о плохом самочувствии: «Люмбаго» 2 января и «боли в костях» 31-го. С середины месяца в письмах основателя психоанализа с пугающей регулярностью появляются упоминания о раке. Вокруг зоны поражения обнаружились подозрительные новообразования, боль усилилась. Фрейд, отказывающийся от лекарств, которые затуманивали сознание, теперь жил на таких слабых болеутоляющих, как пирамидон. В середине февраля мэтр писал Арнольду Цвейгу, что его состояние угрожает «…стать интересным. Со времени сентябрьской операции меня мучают боли в челюсти, которые медленно, но неуклонно усиливаются, так что я не могу ни днем, ни ночью обходиться без помощи бутылей с теплой водой и аспирина». Он не мог сказать, является это обострение безобидным или же указывает на зловещий процесс, с которым они борются вот уже 16 лет. Мари Бонапарт, постоянно находившаяся на связи, проконсультировалась у французского специалиста по радиотерапии. Обсуждалась возможность поездки Фрейда в Париж на лечение. Тем временем основатель психоанализа прибавил: «…я легко могу предположить, что это и есть начало конца, который в любом случае ожидает всех нас. А пока я вынужден мириться с этими невыносимыми болями». В конце февраля из Парижа приехал доктор Антуан Лакассань. Он осмотрел мэтра в присутствии Шура. Через две недели Лакассань вернулся и провел курс лечения радием, но боли не исчезли.

Фрейд по-прежнему интересовался событиями в мире, не утратил своей обычной язвительности, продолжал писать близким друзьям, хотя переписка со многими из них подходила к концу. 21 февраля Пфистер напомнил ему: «Как верно вы оценили немецкий менталитет во время моего последнего приезда в Вену! И как вы, должно быть, рады, что спаслись от нации, регрессировавшей в отца-садиста!» 5 марта в своем последнем письме Арнольду Цвейгу основатель психоанализа приводит некоторые подробности своих страданий и пишет о неуверенности врачей, а затем предлагает старому другу попробовать себя в анализе «нацистской души». События в мире, конечно, интересовали Фрейда, но не в такой степени, как собственное состояние. Неделей позже мэтр с обычной сдержанностью излагает свои мысли Заксу: врачи, с которыми он консультировался, полагают, что сочетание рентгеновской терапии и лечение радием будет эффективным и, возможно, продлит ему жизнь на несколько недель или месяцев. Но Фрейд не был уверен, стоит ли игра свеч. «Я не обманываю себя относительно финального результата в моем возрасте. Я утомлен и измучен всем тем, что они со мной делают. Этот путь к неизбежному концу так же хорош, как и любой другой, но сам я бы его не выбрал».