Фрейд - Питер Гай

Операция забрала последние силы основателя психоанализа, однако он был достаточно бодр, чтобы следить за текущими событиями. Международная обстановка стремительно ухудшалась, и угроза войны наползала на цивилизованный мир подобно ядовитому туману. 29 сентября 1938 года Невилл Чемберлен и Эдуард Даладье встретились с Гитлером в Мюнхене и позволили Германии «проглотить» немецкие области Чехословакии в обмен на сомнительное обещание нацистов в будущем вести себя мирно. Вернувшегося в Англию Чемберлена многие прославляли как спасителя, а меньшинство клеймило как позорного соглашателя. В письме Фрейду Арнольд Цвейг размышлял, что так называемые миротворцы не поймут, какую цену они заставляют платить других, – до тех пор, пока не заплатят ее сами. Мюнхенские соглашения дали союзникам возможность выиграть несколько месяцев, а после прозрения стали олицетворением предательства и трусости. Само название города, где премьер-министры Британии и Франции отдали Чехословакию нацистам, превратилось в синоним позорной капитуляции. Запись Фрейда в его дневнике от 30 сентября по поводу Мюнхена оказалась краткой: «Мир».

Он был еще недостаточно крепок, чтобы вести переписку. Первое письмо, отправленное Мари Бонапарт из нового дома, датировано 4 октября – после переезда прошла целая неделя. Прежняя навязчивая необходимость немедленного ответа теперь исчезла. Фрейду приходилось экономить силы. В этом письме мэтр объяснил почему. Операция, объяснял он принцессе, оказалась самой тяжелой с 1923 года и дорого ему обошлась. У него хватило сил только на короткое сообщение: «Я едва могу писать, что мне не намного легче делать, чем разговаривать или курить». Фрейд жаловался, что совершенно изнурен и очень слаб. Тем не менее он принимал трех пациентов в день. Окрепнув, основатель психоанализа снова сел за письменный стол. Бросив «Очерк…», 20 октября он начал еще одно учебное эссе, «Некоторые элементарные уроки психоанализа». Этой работе тоже было суждено остаться фрагментом, причем достаточно кратким. В середине ноября мэтр сообщил Мари Бонапарт, что все еще способен работать, однако его активность была строго ограниченной: «Я могу писать письма, но больше ничего». Им завладела еще одна, последняя фантазия. Он хотел закрепить свою давнюю любовь к Англии и, по всей видимости, непреклонный отказ от Австрии натурализацией в качестве гражданина Британии, но влиятельные английские друзья и собственные связи тут оказались бессильны. Зигмунд Фрейд умер, так и не осуществив эту свою мечту.

Эти осенние дни и месяцы были пропитаны атмосферой прощания. Последние работы Фрейда, опубликованные после его смерти, читаются как напутствие. Чувствуя приближающуюся смерть, основатель психоанализа торопил друзей, просил приехать их поскорее. Когда в октябре знаменитая французская певица и актриса Иветта Гильбер, которую Фрейд давно знал и очень любил, сообщила, что хочет приехать в мае следующего года и отпраздновать его день рождения, он был очень растроган, но обеспокоен предстоящими месяцами ожидания: «В моем возрасте любая задержка воспринимается болезненно». Поток посетителей, тщательно регулируемый женой и дочерью Фрейда Анной, уменьшился, но окончательно не иссяк. Одни, например Стефан Цвейг, были старыми знакомыми, другие, вроде Герберта Уэллса, относительно новыми почитателями. Мари Бонапарт, часто приезжавшая на Мэрсфилд-Гарденс, стала в буквальном смысле слова членом семьи мэтра. Арнольд Цвейг, лишенный большей части источников дохода, использовал неожиданно полученный из Советского Союза гонорар для того, чтобы в сентябре приехать к Фрейду и остаться на несколько недель. Еще раз прощаясь со старым другом из Парижа в середине октября, он вспоминал их долгие разговоры, вероятно очень утомительные.

Все это время не прекращались попытки отговорить Фрейда от публикации его книги о Моисее[312]. В середине октября выдающийся историк науки Чарльз Сингер деликатно попросил одного из сыновей мэтра передать отцу, что было бы разумнее оставить «Человека Моисея и монотеистическую религию» в ящике письменного стола, особенно с учетом того, что церкви Англии, этот бастион против антисемитизма, воспримут книгу как атаку на религию. Но его политически мудрая просьба не возымела действия – как и предыдущее вмешательство Авраама Иегуды. Эта работа, писал Фрейд Сингеру, снова подтверждая верность науке, которую он сохранял всю жизнь, будет атакой на религию только в той мере, в какой любое научное исследование религиозной веры имеет своей предпосылкой неверие. Он заявлял, что обеспокоен реакцией евреев на его научные гипотезы. Естественно, настаивал Фрейд, ему не доставляет никакой радости их оскорблять. «Но что я могу с этим поделать? Всю свою долгую жизнь я посвятил тому, что считал научной истиной, даже если она неудобна и неприятна другим людям. И не могу завершить жизнь актом отречения». Он признавался, что в этих призывах к самоцензуре усматривает некоторую иронию: «Нас, евреев, обвиняют, что со временем мы превратились в трусов. (Когда-то мы были храбрым народом.) Меня не затронула эта трансформация. Поэтому я должен рискнуть».

На самом деле Фрейд совсем не собирался бросать свой проект и энергично пытался организовать перевод на английский язык – как можно скорее. Над ним работала Катарина Джонс, и ей помогал муж, но в конце октября Эрнест разочаровал мэтра, сообщив, что перевод будет закончен не раньше февраля или марта 1939 года. В длинном, настойчивом ответном письме Фрейд не скрывал своих опасений. Он понимает, писал основатель психоанализа, что Джонсы очень заняты и подходят к делу чрезвычайно добросовестно, но они добровольно взвалили на себя эту ношу, и задержка нежелательна для него по многим причинам. Он напомнил Джонсу о своем преклонном возрасте и о том, что не знает, сколько ему еще суждено прожить: «…несколько лишних месяцев для меня значат больше, чем для кого-либо другого». Его желание своими глазами увидеть вышедшую из печати английскую версию вполне понятно. Возможно, Джонсу удастся найти еще кого-то, кто сможет перевести часть книги, чтобы закончить работу через два месяца. Более того, он обращал внимание Джонса на нетерпение американского издателя (Knopf NY), от которого они уже получили платеж.

Это не было ухищрением. С лета Бланш Кнопф поддерживала контакт с Мартином Фрейдом, пытаясь завладеть правами на издание книги «Человек Моисей и монотеистическая религия». Вместе со своим мужем Альфредом Бланш руководила крупным нью-йоркским издательством, которое было известно сотрудничеством с выдающимися американскими авторами, такими как Г.Л. Менкен. Еще более впечатляющ у них был список зарубежных писателей, в число которых входил, в частности, Томас Манн. Публикация в издательстве Knopf, отличающемся к тому же особым оформлением книг, была престижной и желанной. В середине ноября миссис Кнопф посетила Фрейда и принесла с собой перечень мелких поправок, с которыми основатель психоанализа не был склонен соглашаться. Вероятно, встреча оказалась довольно напряженной: худая, энергичная, самоуверенная американка высказывала, по ее словам, незначительные предложения, пытаясь убедить упрямого мэтра исправить рукопись, которая, возможно, обошлась ему дороже любой другой. Фрейд предложил разорвать контракт, но Бланш Кнопф, конечно, отказалась, и в конечном счете издательский дом Knopf выпустил книгу «Человек Моисей и монотеистическая религия» в Соединенных Штатах. Пока шли переговоры, мэтр переписывался с переводчиком Й. Двосисом из Иерусалима о возможности ее перевода на иврит. Радуясь будущему переводу, Фрейд чувствовал себя обязанным предупредить Двосиса: несмотря на то что книга будет продолжением темы «Тотема и табу» применительно к еврейской религии, не следует забывать о неудобном факте, что «ее содержание особенно подходит для оскорбления чувств евреев в той мере, в которой они не склоняются перед наукой». Основатель психоанализа очень хотел, чтобы перевод состоялся, однако он не забыл предупредить, что затея может оказаться рискованной.

Судьба книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» была чрезвычайно важна для Фрейда, но нацисты вынудили его обратить внимание на гораздо более серьезные события. 10 ноября мэтр записал в своем дневнике: «Погромы в Германии». Минувшей ночью нацистский режим организовал «стихийные» демонстрации – оскорбления, битье окон, грабежи, насилие – и массовые аресты. Предлогом стала гибель немецкого дипломата в Париже, застреленного безрассудным юношей, польским евреем, но акция тщательно готовилась заранее. По всей Германии, в больших и маленьких городах, было разрушено около 7000 магазинов, принадлежавших евреям, практически все синагоги в стране сожгли дотла, а 50 тысяч немецких евреев отправили в концентрационные лагеря. Непомерные пошлины, иррациональные и унизительные бюрократические требования – все это подталкивало к эмиграции и одновременно затрудняло ее. Жизнь евреев в Германии, уже осложненная расистскими законами и дискриминацией, становилась невыносимой, и они искали убежища в других странах, которые принимали их с неохотой. Вандализм и жестокость этих «недавних отвратительных событий», которые стали известны под мрачным эвфемизмом Kristallnacht – Хрустальная ночь, – заставили Фрейда вспомнить о том, какой была Вена в марте. Они лишь обострили проблему. Что делать с четырьмя старыми женщинами в возрасте от 75 до 80 лет – его сестрами, которые по-прежнему жили в Вене? Фрейд попросил Мари Бонапарт перевезти их во Францию. Принцесса энергично взялась за дело, но бюрократия и время были против нее.