Корректировщик - Александр Аннин

Священник не реагирует, делает вид, что не замечает этого открытого попрания Божьего порядка. Ё-моё, если здесь, в церкви, старухи, которые по полвека уже ходят в храм, ведут себя подобным образом, то чего же ждать от молодых и нецерковных? Какого лешего эти же старухи говорят о падении нравов, о том, что в мире все с ног поставлено на голову?

Но как там ни крути, а виноваты в этом мужики – тут его теща, сама того не понимая, абсолютно права. Вот, к примеру, священник – он же мужик… А туда же – променял, как и все, свое право первородства на чечевичную похлебку, на спокойную, бесконфликтную жизнь. Больше Ардашкин не ходил в церковь.

Зловещая ирония судьбы заключалась еще и в том, что Вера Ильинична была уверена, что ее муж – глубоко порядочный человек. Он никогда не изменит жене, он никогда не уйдет от нее, ведь бросить женщину – это непорядочный поступок. А, значит, с ним можно поступать, как угодно – унижать, оскорблять, доводить до гипертонических кризов и сердечных приступов, лишать сна, изменять ему, обворовывать его…

А что? Ты ведь порядочный, высоконравственный человек, тебя совесть не мучает, ты правильный. Вот и плати за свою правильность, чтоб ты сдох! Это вы, порядочные да правильные, придумали совесть, а теперь нам, непорядочным, надо из-за вас мучиться? Хренушки!

Всякий раз, когда в Вере Ильиничне слабеньким голоском заговаривало чувство вины, она приходила в дикую ярость и исступление. Да с какой стати ей в чем-то раскаиваться? Она права по определению, по половому признаку! Надо срочно доказать самой себе, что муж – ужасен. А для этого необходимо вынудить его хоть на какой-то неприятный жест, недовольное слово. Спровоцировать конфликт…

Глава двадцать шестая

Вдова Ардашкина подошла к окну своей дачи со стаканом неразбавленной текилы. Ишь, суетятся, шерлоки холмсы и докторы ватсоны… Суетись не суетись, а законы жизни не переделаешь. Вон Елена-святоша, и в церковь-то втайне от мужа ходила, и перед иконами дома молилась (старухе иной раз это было видно сквозь шторы), и мужиков-то к себе не водила… А все один конец: как только надумала вильнуть хвостом, так и смерть – тут как тут. Умерла-то изменницей! Да еще и мужа с собой прихватила. Эх, Марат, уж как ты, бедный, вкалывал день и ночь, баловал эту стерву…

А она даже и ребеночка-то родить не сумела, пустоцвет раскрашенный. Вот оно как бывает. А у нее, Веры Ардашкиной, сыночек был… Вера Ильинична одним духом опрокинула винный стаканчик текилы и зажмурилась.

Однажды Анатолий Семенович, уже ставший академиком, уехал на какое-то международное сборище в Варне, и Вера Ильинична развернулась от всей души. Сколько мужчин побывало в их квартире за ту памятную неделю – никто не ведает, даже она сама. Во всяком случае, Вера Ильинична так и не узнала, от кого впоследствии родила сына Темку. Потом она неоднократно со смехом рассказывала подругам: «Мой-то, дурак, радуется, думает, его сын! Вот ведь идиот, а еще академик хренов, чтоб он сдох!» Незаметно для себя Вера Ильинична все чаще в мыслях и разговорах желала смерти своему супругу.

И что же? Мальчуган получился вылитым Анатолием Семеновичем, словно клонированный! В то время, правда, этого слова еще не знали. Отец и сын быстро подружились, пацан дождаться не мог, когда папа придет с работы, и Анатолий Семенович всеми правдами и неправдами стремился освободиться пораньше, взять дела на дом.

Ардашкин сам покупал мальчику детское питание, мыл ему попу по утрам и вечерам, о чем-то рассказывал перед сном… Веру он практически перестал замечать, а однажды, когда Темке было уже годиков семь, она услышала, как Анатолий Семенович говорил мальчугану: «Вот скоро подрастешь, и мы с тобой будем жить вдвоем. Сейчас ты еще маленький, тебя от мамы не отпустят»…

Едва ли меньше, чем мужа, Вера возненавидела и ребенка – глазастенького, веселого мальчика Тему. Болезненного, тщедушного. Ублюдка. А что? По всем понятиям он и был ублюдком. На тебе, называла так мужа, а отозвалось на сыне. Смешно!

Глава двадцать седьмая

Был лютый январский мороз, да с ветром, со снежной крупкой, когда Анатолий Семенович уехал в Сидней на симпозиум. «Давай-ка, сынок, закаляться, чтоб когда папа вернется из Австралии, ты ему похвастал своей закалкой», – предложила Вера Ильинична малышу. Тема, никогда не слышавший от мамы ни одного ласкового слова, всю дорогу терпевший от нее только ругань и побои, обрадовался: оказывается, мама хорошая!

Вера настежь распахнула балкон и заставила мальчика голышом выполнять физические упражнения. «Холодно, мама, – хныкал пацан, – может, пока хватит?» «Не обращай внимания, ты мужчина!»

Так продолжалось почти час. К вечеру у Темы поднялся жар, обильно тек пот. Он уже ничего не соображал и не понимал, зачем мама одевает его и несет на улицу. А Вера Ильинична посадила мальчика рядом с собой на лавочку и, здороваясь с проходящими мимо соседками, рассказывала ему сказочки. Пока сама в конец не закоченела в своей енотовой шубе.

Под утро Тема умер, приехавший врач с соболезнованиями констатировал скоротечное крупозное воспаление легких. Мальчика похоронили на Калитниковском кладбище, где уже покоилась мать Веры Ильиничны.

Когда Анатолий Семенович приехал из Сиднея с подарками для маленького Темы – чучелом крокодильчика, роликовыми коньками, забавными плюшевыми кенгуру – он увидел убранные в черное зеркала, поставленную на попа детскую кроватку…

– Это ты во всем виноват, – спокойно сказала Вера Ильинична. – Если бы ты не катался по заграницам и не трахался там с блядями, то мальчик был бы жив. Ты сумел бы спасти его, у тебя ведь большие связи. А я – я никто, так, пустое место…

Анатолий Семенович молчал, уткнув лицо в ладони.

– Да ладно, ты уж очень-то не переживай, – презрительно сказала жена. – Ребенок был не от тебя. Я никогда тебя не любила и не хотела от тебя рожать. Мне проще было от первого встречного родить, чем от тебя, этакого небожителя с голубой кровью.

– Зачем же ты замуж за меня пошла? – глухо спросил академик.

– А чтоб тебе жизнь медом не казалась, вот зачем. А то ты уж больно правильный, прямо крылышки за спиной режутся. И еще, думала, что с твоими деньгами по-людски поживу, в свете повращаюсь не как блядь, а как жена ученого. Как порядочная. Думаешь, мне не хотелось жить как нормальные люди? Я с детства одну мерзость видела…

– Наконец-то мы заговорили по-человечески… Что Тема – не мой биологический сын, я знал, – вздохнул Анатолий Семенович. – Но это не мешало мне любить его как родного.

– Знал? – взвизгнула Ардашкина. – Экспертизу тайком провел, гад?

– Зачем, – пожал плечами академик. – Просто твои подруги мне все рассказали.

– И ты поверил, да? Значит, заранее считал меня способной на такое? Ты подонок после этого! Ты обязан был послать моих подруг куда подальше, а не слушать их грязные сплетни!

– Ты же сама только что сказала, что это правда.

– Подонок! Ты не мужик! Ты урод, ублюдок!

Анатолий Семенович молча поднялся, собрал вещички. Потом подошел к притихшей Вере Ильиничне, густо плюнул ей в лицо и вышел из квартиры. Для нее – навсегда.

Это было в середине семидесятых.

Глава двадцать восьмая

Карлсон устало зевнул и подозвал к себе Алексея.

– В общем, Малыш, картина более-менее ясна. Проводив мужа в командировку, Хрипунова пригласила в гости другого мужчину – судя по свидетельским показаниям, генерала Павла Чухлова. Это подтверждает и визитная карточка Чухлова, лежащая возле телефона.

Подполковник подошел к сервированному столику, плеснул в пустой бокал «Бифитер», щедро добавил мартини, поболтал. Раскачиваясь с пяток на носки и любуясь отсветом пламени в дымчатом свиле богемского стекла, подполковник продолжал:

– А муженек-то, как на грех, заметил дымок над трубой, и сообразил, что дыма без огня не бывает… Похоже, его мнимая поездка в Лондон – своего рода провокация. Он ждал чего-то подобного и заранее планировал застукать жену с любовником. Согласно показаниям доктора Градова, Хрипунов думал, что это его телохранитель Шаргин. Шаргин отрицает, что у него была связь с женой хозяина… Однако он был поблизости во время убийства и роль его во всей этой истории мне еще до конца не ясна. Хотя его показания полностью вписываются в показания Градова и Ардашкиной.

Карлсон заглянул в самое дно бокала.

– Старуха Ардашкина заявляет, что визитер был в шинели и фуражке. Хрипунов опознал в человеке, который нанес ему удар кочергой, генерала Чухлова. Как была убита его жена, Хрипунов не видел, потерял сознание.

Подполковник позволил себе слегка промочить горлышко.

– Итак, складывается определенная последовательность событий. Поняв, что у Елены кто-то есть, Марат Петрович ринулся к себе в коттедж. Мог бы, между прочим, прихватить с собой доктора Градова, но, видно, гордость не позволила. Заплатить за такой снобизм пришлось собственной жизнью… Хрипунов недооценил своего соперника. Вместо того, чтобы на коленях умолять о пощаде, генерал хватил Марата Петровича кочергой – видимо, как раз в этот момент ворошил угли в камине. Елена запаниковала, сочтя мужа убитым. Закричала… И Чухлов, будучи человеком военным, принял молниеносное решение избавиться и от нее, как от свидетеля убийства. Но бить женщину по голове кочергой – это, извините, моветон. И он застрелил ее из табельного пистолета Макарова. Чухлов уже не раз бывал здесь и мог знать о втором выезде из поселка. Туда он и направил свою «Волгу». Вот почему сторож на главных воротах не видел, как выезжала машина генерала.