Корректировщик - Александр Аннин

– Хорошо, – пробормотал Басов. – Константин, ты все зафиксировал в протоколе?

– Угу, – отозвался следователь Шаравин, до той поры ничем не выдававший своего присутствия.

– Тогда, Владимир Клементьевич, распишитесь, и… вы задержаны по подозрению в причастности к убийству Хрипунова Марата Петровича и Хрипуновой Елены Александровны.

– Как вы сказали? – переспросил Шаргин. – Они убиты? Оба?

– Да, ничего не поделаешь. Люди смертны, а главное – внезапно смертны, – процитировал классика подполковник Басов. – И сдайте ваше оружие. У вас ведь пистолет Макарова, верно?

Малыш, закончивший говорить по телефону, повернулся к Карлсону:

– Черная «Волга» с указанным номером – служебная машина генерала Павла Чухлова.

Глава двадцать вторая

Вера Ильинична Ардашкина тоже хорошо знала булгаковское изречение о внезапной смертности человеческой особи. Но внезапность – штука несговорчивая, ее не подгадаешь, не приблизишь. Шестидесятипятилетняя Вера Ильинична устала ждать смерти, а больше ей ждать было нечего.

Всю жизнь, с самого юного возраста, она агрессивно, яростно рвалась к красивой, счастливой жизни. Во время хрущевской оттепели казалось, что и советские люди могут жить «по-человечески», не косясь на окружающих в ожидании удара в спину. Значит, она просто обязана прорваться в высшее общество, коль скоро причастность к нему перестала быть опасной для жизни и свободы.

Дома творилось что-то невыносимое. Отец, бородатый журналист-неудачник, пил не просыхая, и терроризировал семью разговорами о «сволочах» и «жополизах», коими он именовал своих вчерашних друзей. Дело в том, что люди эти, почувствовав перемены, кинулись осаждать издательства со своими опусами в духе разоблачений сталинского режима; и многие, ох, многие из недавних отцовских собутыльников теперь были увенчаны лаврами скороспелых премий, о них говорили в интеллигентских и псевдоинтеллигентских кругах, а сами эти «гении» всерьез делились своими опасениями: как бы их не выслали за границу; спорили, ехать ли в Швецию получать Нобелевскую премию, если таковую присудят – а это очень даже вероятно, черт возьми, премия сама в руки идет…

Среди этого радостного безумия не было места верочкиному отцу. Будучи с детства уверенным, что в этой стране создать что-либо грандиозное, вечное просто невозможно, Илья Викентьевич занял очень удобную, выгодную позицию зажатого властями гения. Таких было много в пивных, и они годами угощали друг друга. И когда железный занавес слегка приоткрылся, а с ним – и двери в толстые и тонкие литературные журналы, это стало личной трагедией для многих тысяч так называемых непризнанных. Печатай, что душе угодно, только… за душой-то ничего нет.

Нечто подобное, наверное, происходило в России в 1861 году, при отмене крепостного права. Миллионы крестьян просто не знали, как жить дальше? Если прежде за все, включая неурожаи, болезни и даже грехи мужиков перед Богом и Церковью, отвечал барин, то теперь предстояло строить свою жизнь, благополучие и спасение за гробом самостоятельно… Ужас! Господи, помилуй нас и избавь от такой свободы…

Отец Верочки спасался пьянством и потоками проклятий в адрес конъюнктурщиков – новоиспеченных баловней судьбы.

«Смотри, Вера, как я живу, и делай выводы, пока не поздно, – учила ее мать. – Чтоб у тебя судьба вот так-то не сложилась. За вахлака, работягу выйти – дело, конечно, нехитрое, только больно уж невесело это, не по твоему интеллекту. А за такого вот слизняка-интеллигентишку пойдешь, да если еще из гуманитариев – точно сопьется, всю жизнь говном исходить будет на весь мир. Все они – неудачники. А попадется, не дай Бог, удачник, который славы и денег добьется – тот сам тебя бросит, потому как ты состаришься к тому времени…»

«За кого ж идти?» – с готовностью спрашивала крепкая, привлекательная шатенка Верочка.

«За кого, за кого… – передразнивала ее мать. – Можно подумать, к тебе вереница женихов в очереди стоит. Нет, жених нынче лютует, его бреднем ловить надо».

«Как это – бреднем?»

«А так. Действовать тактикой выжженной земли. Сама понимаешь, о чем я. И при этом, чтоб тебя считали не блядью, а современной девушкой, с чувством собственного достоинства».

Вера подкорректировала напутствие заботливой матушки и заводила любовные связи только с теми, у кого был постоянный доступ в престижные московские рестораны. Как ни странно, у нее появились манеры завсегдатайши элитного общества, вокруг говорили о ее многочисленных романах, но говорили с какой-то таинственностью, а не с осуждением, и уж никак не с презрением. Скорее – с завистью. Девушки завидовали ее красивой жизни, юноши – ее любовникам.

Если бы знакомые Веры знали, что эта роковая покорительница мужских сердец для пополнения своего скудного бюджета денно и нощно сдает себя напрокат по три рубля возле памятника Пушкину, то они оказались бы в весьма затруднительном положении. Впрочем, наверняка нашлись бы такие девушки, кто квалифицировал бы поведение Верочки как попрание ею ханжеских устоев сталинизма, другие говорили бы о поистине божественном возвышении над устаревшими нравственными принципами.

Возможно, некоторые парни вслух поддержали бы такое суждение. Но про себя большинство молодых людей, конечно, сочли бы Веру обычной московской шлюхой, и вместо тайных воздыханий стали бы открыто протягивать ей трешку.

Глава двадцать третья

Каков же был удар судьбы для студентки политехнического института Верочки, когда после одиннадцати болезненных абортов, четырех случаев заражения триппером, десятков «коллективных» обслуживаний целых райотделов милиции и кучи других мерзостей, с которыми столкнула ее нелегкая доля бедной гулящей девчушки, она в один прекрасный день поняла, что все это было напрасной, ненужной жертвой! Ее обманули, жестоко обманули все – общество, мама, комсомол, а главное – этот красивый, чуть седоватый профессор Ардашкин, который влюбился в нее с первого взгляда и вовсе не торопился тащить ее в постель, а предлагал руку и сердце! Проклятый Ардашкин, ну почему ты не появился три года назад, когда Верочка была чистой, наивной девушкой? Почему она теперь вынуждена стыдиться перед ним своего прошлого? Какого черта? Будьте вы все прокляты! Будьте вы все трижды прокляты!

Тридцатидвухлетний профессор Ардашкин не мог появиться в жизни москвички Верочки три года назад: он отбывал негласную ссылку в глухом поселке Выкса Горьковской области, преподавая там математику в начальных классах. А в ссылочку его отправили за увлечение и пропаганду новомодной науки под названием кибернетика, что означает управление – как производственными, так и социальными процессами. Дело было не в том, что партия считала кибернетику псевдонаукой – как раз-таки наоборот, весь ужас состоял в том, что «наверху» прекрасно сумели оценить страшную гениальность методики доктора Винера и иже с ним.

И в шестидесятые годы советское руководство, а точнее – спецслужбы – наконец-то всерьез обратили внимание на доморощенных кибернетиков. Приехав по вызову из Горьковской области в Москву, кандидат технических наук Ардашкин сразу получил шикарную квартиру в сталинской башне со шпилем, кафедру в престижном политехническом институте и – фантастическую сумму денег «на обустройство, обзаведение семьей».

КГБ, с первых дней принявшее Анатолия Ардашкина под свое крыло, одобрило намерение ученого взять в жены дочь журналиста, к тому же – свою собственную студентку. Вера, как и многие другие обладательницы древнейшей профессии, давно попала в поле зрения комитета, и это было неплохо с точки зрения возможного давления на будущее научно-чекистское светило.

Надо сказать, тогда по вузам страны пронеслось своего рода поветрие: престарелые ученые дядьки брали в жены молоденьких, розовощеких студенточек. Страна словно помолодела, сбросила с плеч одряхление, и это довольно своеобразно сказывалось на гормональной системе апологетов науки. Впрочем, Ардашкин-то стариком не был, и разница в возрасте между ним и Верочкой составляла всего восемь лет.

«Молодец, дочка, – хвалила Веру ее мать. – И погуляла на славу, будет что в старости вспомнить. И жениха солидного заарканила. Вот, слушай мамочку-то, мамочка плохого не посоветует». «Пошла на х…», – от души, смачно выразилась Вера и прямо физически почувствовала, как сгусток черной, сатанинской энергии вырвался из ее губ и ударил мать в дряблую грудь.

Глава двадцать четвертая

Растерявшись от неожиданного предложения профессора, Вера начала сажать одну ошибку за другой. Ей не надо было бы строить из себя недотрогу перед Ардашкиным, а, надув губки и поплакав, объяснить свою половую искушенность стремлением быть как все, современной, раскрепощенной девушкой… Мол, дурочка была, поддалась веяниям времени, а вообще-то душа у меня чистая, незапятнанная… Такая позиция сняла бы все недоговоренности в дальнейших семейных взаимоотношениях, уничтожила бы некую «фигуру умолчания».