Миссис Больфем - Гертруда Атертон

может быть. Я бы возненавидел себя, если бы женился на одной из таких штучек, но они чертовски удобны в затруднениях. Может быть, она и горюет немного о Дэве, кто знает. Во всяком случае мы должны заставить всех думать, что это так. Я не хочу, чтобы подозрение пало на нее.

– Что? Невероятно, что вы думаете о такой вещи. – Рош, бледный обычно, побелел, как мел. – Вы не предполагаете, что об этом говорят?

– Пока еще нет. Но мы должны быть готовы ко всему, особенно с этими нью-йоркскими корреспондентами, ищущими следов. Если только мы схватим скоро проклятого убийцу, самый последний из нас, из близких Дэву, раз не сможет представить алиби, будет под подозрением. Вот, я прошел с ним два квартала после того, как он ушел от меня он был не способен идти один и не хотел ехать. Потом я не вернулся домой сразу – пошел в свою контору кое-что проверить, я был один, и ни одна душа не видала меня там, а Дэв был убит как раз в это время. Какой ужас, только подумать об этом.

– Пустяки, всем известно, что вы были его лучшим другом. На вас никто не подумает.

– Могут, могут.

– Хорошо, как же относительно миссис Больфем?

– О, у нее превосходное алиби, она укладывала его вещи, отнесла их вниз и даже написала записку, какую именно сумочку ей хотелось иметь, записку приколола к одному из его костюмов. Я был там, когда полиция все осматривала. Они не говорят, кого они подозревают, но поступают так, будто подозревают многих. Остается только факт – она одна была в передних комнатах дома, а эта брюзга, ее горничная, была в стороне, в задней части дома, воя от зубной боли, пока я не вытащил ее. Если бы она не боялась встречи с Дэвом… Ладно, полиция ведь знает, что Дэва нельзя было назвать образцовым супругом, но Энид, насколько нам известно, никогда не устраивала сцен. Это, конечно, всего труднее, но обыкновенно за этим скрывается больше всего ненависти. Всё-таки у нее был ее клуб и Все такое. Может быть, ей и все равно…Вот почему я хочу, чтобы она повидала корреспондентов. Ей, может быть, удастся сбить их со следа. Конечно, она сделает это скорее, чем кто-либо другой.

– Вы, надеюсь, не намекали ей, что она может быть под подозрением? – резко спросил Рош.

– Бог мой, конечно, нет. Я никогда не решусь. Только бы убедить ее как-нибудь. Может быть, Анна и Полли могут устроить это.

Рош повернулся и стал спускаться.

– Я иду в Эльсинор завтракать. Вероятно, репортеры появятся там. Я знаком с Джимом Бродриком. Мы должны следить все время.

11

Только доктору Анне, одной, хотя и с некоторыми безотчетными умолчаниями, рассказала миссис Больфем все, что случилось вчера вечером. Она опустила подробность об отравленном лимонаде, но все другое рассказала с полной откровенностью и спокойствием.

– Раньше, чем я поняла, где я нахожусь, – закончила она, – я уже захлопнула за собой кухонную дверь. Не могу понять, почему я потеряла присутствие духа. Я свободно могла, войдя через кухню, выйти через парадную дверь и подойти к нему одновременно с Гифнингом.

Доктор Анна пила крепкий кофе. Было восемь часов утра, и она, спустившись вниз, сама приготовила завтрак себе и своей подруге, так как Фрида забралась в свою комнату и заперлась там на задвижку. Всю эту историю Анна уже слышала сейчас же по приезде, но после того, как выспалась, попросила рассказать все снова.

– Думаю, что так, как оно есть, будет лучше, – сказала она задумчиво. – Никто не мог вас видеть. Месяц взошел поздно. Ночь, вероятно, была темна, как пропасть. Если бы кто-нибудь даже и наблюдал, вас хорошо защищали деревья. Во всяком случае никогда подозрение не коснется вас: вы слишком высоко стоите для этого. А Дэв за последнее время оскорблял людей направо и налево. Но вам надо избежать злословия. Единственно, что меня заботит, это возможное присутствие на лестнице вашей горничной в тот момент, когда вы вернулись. Я приеду к завтраку и тогда поговорю с ней. А вы оставайтесь у себя. Отдохните и засните, если можете. Не думаю, чтобы кто-нибудь пришел к вам рано – сегодня все будут долго спать. Я хотела бы тоже заснуть, если бы могла.

– А вы бы поговорили о своем здоровье с доктором Ликуиром?

– Если бы у меня нашлась свободная минута. Не заботьтесь обо мне, хотя, кажется, я заразилась; один бог знает, как это легко.

Но, ради самой себя, ей не удалось найти времени для доктора, и к Больфемам она вернулась между двенадцатью и часом. Репортеры сидели на буксовой изгороди и на ступеньках крыльца. Она добродушно увернулась от них, но прошло некоторое время, пока ей открыла возмущенная Фрида – в это утро звонки вызывали ее к парадной двери не менее шестнадцати раз.

Когда, наконец, доктор Анна оказалась в темной прихожей, она увидала, что лицо Фриды распухло и обвязано полотенцем. Это зрелище доставило доктору Анне подходящий случай для разговора.

– Худшее наказание, какое есть на свете, – заявила она, идя за девушкой на кухню. – Дайте, я взгляну. Давно это у вас?

– Два дня, – угрюмо ответила Фрида, не тронутая сочувствием, которое не могло вызвать немедленного прекращения боли.

– Флюс?

– Не знаю.

Фрида соображала медленно. Пока она соображала, чего хочет доктор Анна, полотенце уже было сдернуто, и проницательный взор доктора уже рассматривал ее распухший рот. Еще минуту спустя доктор Анна открыла свою медицинскую сумку и смазывала темной жидкостью воспаленный зуб.

– Это, конечно, вас не излечит, сказала она, но ни один дантист не поможет, пока не пройдет опухоль. И вам не придется платить за осмотр. Вот, возьмите это. Как только будете в силах, идите к доктору Мейеру, Главная улица. Скажите, что я вас послала. Но почему же вчера вы ничего не сказали миссис Больфем? Зачем переносить боль? У внимательных хозяек всегда есть под рукой средство, чтобы успокоить, а миссис Больфем такая, что ее можно разбудить и ночью, если кто-нибудь страдает.

Боль, под влиянием лекарства, уменьшилась, и к Фриде вернулась вежливость, на какую она была способна.

– Стало плохо, когда я танцуй в зал, и я бежал домой. Мой комната были капли.

– Ах, вот как, они помогли?

– Нет. Болит, как раньше, но я ложусь и, может быть, могу спать, а только эти господа тянул меня вниз, делать кофе. Я целый ночь на ногах.

И она воспылала сочувствием