Простая милость - Уильям Кент Крюгер

не разрешал сопровождать его. На этот раз мне выпала удача, и я не хотел делить ее с Джейком. Я уже и так потратил драгоценное время, поэтому прекратил пререкания и оделся.

Брат ждал в коридоре. Я хотел было еще попрепираться, но тут отец стремительно вышел из спальни и захлопнул за собой дверь. Он взглянул на Джейка, будто собирался сказать что-нибудь неприятное. Но вместо этого глубоко вздохнул и подал нам знак, чтобы спускались по лестнице впереди него.

Мы вышли и направились в гараж. Вокруг бешено стрекотали кузнечики, и светлячки висели в неподвижном темном воздухе, время от времени вспыхивая и погасая, как будто медленно моргали чьи-то мечтательные глаза.

Впереди, словно черные лодки в серебристом море лунного света, скользнули наши тени.

— Я спереди! — сказал Джейк.

— Да ладно! Тебя сюда даже не звали.

— Я первый застолбил.

Таково было правило. В Нью-Бремене, городе, основанном и населенном немцами, правила соблюдались строго, но я продолжал высказывать недовольство — пока не вмешался отец.

— Джейк первый застолбил, — сказал он. — Разговор окончен, Фрэнк.

Мы залезли в машину — «паккард-клиппер» 1955 года, цвета консервированного горошка. Мать называла ее Лиззи. Она давала имена всем автомобилям, которые у нас были: «студебеккер» звала Зельдой, «понтиак стар-чиф» — Малышкой Лулу, в честь персонажа комиксов. Были и другие, но ее любимицей — и любимицей всех нас, кроме отца — стала эта. Большая, мощная и элегантная. Подарок от нашего деда, она являлась предметом вечных родительских разногласий. Отец никогда в этом не признавался, но я предполагал, что его гордость была уязвлена, когда ему пришлось принять столь экстравагантный подарок от человека, которого он не особенно любил и в чьих достоинствах откровенно сомневался. Даже тогда я понимал, что дед считал отца неудачником и не самой подходящей партией для своей дочери. Когда эти двое мужчин садились вместе за обеденный стол, в воздухе всегда пахло грозой.

Мы поехали через Равнины — так называли наш район Нью-Бремена, пролегавший вдоль реки Миннесоты пониже Высот, где селились зажиточные семьи. Выше нас жило много людей, не относившихся к богачам, но никто из имевших деньги не жил на Равнинах. Мы проехали мимо дома Бобби Коула. Он был полностью погружен в темноту, как и остальные дома, которые мы миновали. Я попытался обратить мысли на гибель Бобби, произошедшую днем раньше. Никогда прежде я не встречал ребенка, который бы потом умер, и эта смерть казалась неестественной и зловещей, будто Бобби Коула уволокло чудище.

— Гас куда-то в-в-вляпался? — спросил Джейк.

— Немного, но ничего серьезного, — ответил отец.

— Ничего себе не разбил?

— В этот раз нет. Подрался с одним парнем.

— Как водится.

— Только, когда напьется, — вставил я с заднего сидения.

Обычно отец оправдывал Гаса, но сейчас он многозначительно промолчал.

— Тогда он часто напивается, — сказал Джейк.

— Хватит. — Отец поднял руку, и мы закрыли рты.

Мы проехали по Тайлер-стрит и свернули на Мэйн-стрит.

Я знал Нью-Бремен вдоль и поперек, но по ночам все становится другим. Изменившийся, погруженный в темноту город был полон заманчивых возможностей.

Полицейский участок находился на городской площади. Это было старейшее здание в Нью-Бремене после Первой евангелическо-лютеранской церкви. И то, и другое здание было выстроено из гранита, который добывали неподалеку от города. Припарковавшись, отец сказал:

— Вы оба остаетесь здесь.

— Мне надо в туалет, — проговорил я.

Отец метнул в меня испепеляющий взгляд.

— Извини. Не могу терпеть. — Мой голос звучал виновато.

По тому, как быстро отец согласился, я понял: он смертельно утомлен.

— Ладно, идем. И ты, Джейк.

Я еще никогда не бывал в полицейском участке, но это место всегда сильно действовало на мое воображение. В реальности оно оказалось грязной комнаткой, освещенной люминесцентными лампами, и не сильно отличалось от дедовского бюро недвижимости — пара письменных столов, картотечный шкаф и стенд с плакатами. Правда, пространство вдоль восточной стены занимала зарешеченная камера, и в ней сидел заключенный.

— Спасибо, что пришли, мистер Драм, — сказал полицейский.

Они пожали друг другу руки. Полицейский Клив Блейк выглядел моложе, чем отец, и носил очки в тонкой золотой оправе, из-за которых с обескураживающей прямотой смотрели его голубые глаза. Ночь была чертовски сырая, но униформа на нем выглядела чистенькой и опрятной.

— Не поздновато ли для мальчишек?

— Спать невозможно, — ответил я полицейскому. — Слишком жарко.

Джейк не сказал ничего, — он всегда отмалчивался, когда опасался, что начнет заикаться на людях.

Я узнал человека в клетке — Моррис Энгдаль, мерзкий тип. Черные волосы, собранные в куцый хвост, и черная кожаная куртка. Он был на год старше моей сестры, которая только что выпустилась из средней школы. Энгдаль школу не окончил. Говорят, его выгнали за то, что он нагадил в шкафчик девчонке, которая отказалась пойти с ним на свидание. Он ездил на самой крутой тачке, какую я только видел — черный «форд» 1932 года с заднепетельными дверцами, блестящим хромированным радиатором, толстыми белыми шинами и нарисованными на бортах языками пламени — казалось, будто машина и вправду охвачена огнем.

— Да это же пердун Фрэнк и Хауди-Ду-Ду-Ду-Дуди! — сказал Энгдаль. Говорил он невнятно, шлепая толстыми губами. Он злобно уставился на Джейка из-за решетки. Под глазом у него темнел синяк.

— Как де-де-делишки, отсталый?

Как только Джейка не обзывали из-за его заикания. Казалось бы, это должно было его задевать, но обычно он только замолкал и таращил глаза.

— Джейк не отсталый, мистер Энгдаль, — спокойно произнес отец. — Он просто заикается.

Я удивился, что папа знает Морриса Энгдаля, — они вращались в несколько разных кругах.

— Да ла-ла-ладно! — не унимался Энгдаль.

— Хватит, Моррис, — сказал офицер Блейк.

Отец больше не удостоил Энгдаля вниманием и спросил у полицейского, что случилось.

Тот пожал плечами.

— Двое напились, началась перебранка. Это как бросить спичку в бензин.

— Я не напивался. — Энгдаль скрючился на краю длинной металлической скамьи и уставился в пол с таким видом, словно прикидывал — не проблеваться ли?

— Ему недостаточно лет, чтобы пить в