Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Сказнить. Но тайно. Без колеса. Без народа. Пожалуй меня этим, Юрий Васильевич. Век холопом твоим верным буду.

- Как блудниц казнят по закону?

- В землю по горло закапывают. А мы и груди еще вырвем…

- А со своей как мыслишь?

- Сворой закопаем. Грех на ней не меньший.

- Делай, как знаешь! Моим, да государевым словом повелеваю.

- Вот пожаловал, боярин, так пожаловал… - Степан снова согнулся в земном поклоне.

- Хватит кланяться, дьяк. Воров ищи!

- Близки мы уже, Юрий Васильевич. На Марфином дворе их поджидаем. С полюбовника начнем, за ним и иных словим.

- Поспешай! – Глинский заторопился на выход.

Василиса очнулась. Ох, и сладко забытье, сон дивный, так бы и не просыпалась. Скосила глаз разбитый в сторону, ан, Марфуша рядом, кровью вся залитая. Не пожалел сестру, ирод.

Осеев заметил, что жена зашевелилась. Приблизился, заглянул снизу:

- Что, сука блудливая, сладко тебе?

Чуть двинулись разбитые губы, прошептала:

- Слаще, чем с ним, Степан Данилович, никогда не будет… - Вновь уголок рта скривился в улыбке глумливой.

- Сука! – Взревел Осеев и обрушил свой кулак на нее. Бил в живот, да вниз его, бил со всей силы.

Василиса вдруг почувствовала, оборвалось в ней что-то, посмотрела удивленно вниз, увидала кровь на пол стекающую. Застонала. Нет, не от боли, от понимания, что не родится дите Кудеярово, вытравили плод из нее.

Кат заметил струящуюся кровь, сообразил, что произошло. Голос подал:

- Уймись, Степан Данилович, кончится скоро твоя баба.

- С чего взял? – Осеев прекратил избивать жену, дышал тяжело.

Кат ткнул кнутовищем на низ живота:

- Кровями внутренними исходит из срамного места. Долго не протянет.

- Из срамного, говоришь? – Прошипел дьяк. – А вот мы ей и ласку последнюю устроим. Давай мне прут каленый…

Еще и петухи не пропели, как была ватага в сборе. Две телеги, рогожами завалены, под ними мечи схоронили.

- Не спеши, парень! – Придерживал казак Кудеяра. – Не гоже торчать перед Марфиным домом. Не иначе прицепятся.

- Зачем? Во дворе поставим. Она вдова купеческая, мы с товаром. Мало ли по делам торговым заглянули.

- Сам говорил, дел она не ведет, лишь в наем мужнины лавки сдает.

- Едем к ней! – Уверенно повторил Кудеяр.

- Ждать нас там могут! – Возразил Болдырь.

- С чего?

- С того, что у церкви тебя выследили!

- То у церкви, не у дома! Случай!

- Не верю я в случаи. Не бывает. – Не соглашался казак.

Кудеяр опять вспомнил тень, метнувшуюся вдоль забора. Оттого еще более заторопился. А если прав Болдырь? Если Василиса в беде?

- Ты, вот что, парень… - Казак цепко положил ему руку на плечо. – Горячка не нужна. Не блох ловим. Пойдем-ка сходим сперва поглядим. Коль тихо, Семен с Истомой за телегами вернутся, а мы обождем в сторонке. Жену дьяческую воровать хуже черкешенки дикой. Хватятся, искать будут, на всех заставах смотреть.

Дошли быстро. На знакомой улице осмотрелись – тишина, лишь где-то вдалеке сторож трещоткой постукивает, самого не видать. Ни души пока что. Спит еще народ православный. В доме Марфы тоже – ни огонька, ни звука. Глянь, дьячок церковный появился, дверь в храм Божий отпер и внутрь проскользнул. Калека безногий на паперть взобрался и замер в ожидании народа, что скоро начнет на службу собираться. Голосисто первый петух пропел. Ему собратья откликнулись. Восток зарозовел, словно разбуженный.

- Обождите меня здесь. – Вдруг зашептал Болдырь. – В церкву загляну. Муторно на душе. Потрохами недоброе чую. Свечку поставлю.

- Нашел время… – Недовольно начал было Кудеяр, но казак оборвал его:

- На Бога всегда есть время! Глядишь, подскажет, вразумит. Не при на рожон. Стойте здесь. – И не дожидаясь упреков, казак серой тенью метнулся к церкви. Оглянуться не успели, как он уже у входа шапку сорвал, поклонился трижды и дверь за ним закрылась. Пробыл недолго, вышел обратно на паперть. Одинокий нищий тут же руку к нему протянул.

- Слышь, как звать-то тебя, убогий?

- Антипкой, добрый человек. Подай, Христа ради, Антипке на пропитание!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Держи алтын!

- Ой, много даешь, добрый человек, знать душа у тебя широкая, к Богу близкая, коль Антипку щедро одариваешь.

- Я тебе помог, а ты мне помоги, Антипка. Вон тот дом знаешь? – Казак показал на хоромы Марфины.

Нищий посмотрел, заулыбался беззубо:

- Там вдова живет честная. Антипку любит. Как в храм идет, так всегда денежкой одарит.

- Сползай на двор к ней, убогий. Попроси милостыню. Скажи народа у церкви мало, никто, мол, не подает, а ты оголодал совсем. Я тебя здесь обожду. Рублик дам Антипке. Знать мне надобно, нет ли гостей непрошенных у Марфы. Зазноба она моя. Женится хочу. Удружи, Антипка!

Нищий кивнул, ловко руками от земли отталкиваясь, поскакал кузнечиком к вдовьему дому. В калитку постучал, отворили ему тут же, что-то сказал тому, кто за воротами был и… в ответ тупой конец копья высунулся, ткнул Антипку в грудь, упал навзничь убогий. Калитка сразу захлопнулась.

- Эге… - Понял все Болдырь. – Ждут гостей.

- Обидели Антипку. – Запричитал вернувшийся нищий. – Лишь спросил про хозяйку, а стражник копьем ударил и выругался. Нет ее, говорит, проваливай Антипка подобру-поздорову. Антипка видел – полон двор там стражников.

- Держи за страдания! – Казак щедро сыпанул серебра. – Помолись за меня, да за товарищей моих.

- Как звать-то добрых людей?

- За них и молись, Антипка, за добрых. Без имен. Господь разберется. Он все ведает. – Прошептал ему Болдырь. – Прощай, Божий человек! – И перебежал к друзьям.

- Плохо дело, Кудеяр. Двор стражниками забит. Ждут нас.

- А Марфа? С ней что? А Василиса? Эх, - схватился за голову, - навел таки вчерашним днем!

- Коль стражники в доме, чую на казенном дворе Марфа.

- А Василиса? – В груди все замерло.

- Где живет, знаешь?

- На Константиново – Еленской.

- Пойдем туда узнавать.

- А если она сюда придет. Перехватить бы.

- Здесь оставайся с Сенькой. Не ходи никуда, а лучше в церковь ступайте, промежь народа схорониться легче. А я с Истомой к Осееву дому наведаюсь.

Болдырь вернулся мрачнее тучи.

- Что, казак? Не томи!

- На Поганом болоте обе они. В землю вкопаны. Именем царя Иоанна, да дяди его князя Юрия Глинского.

Сумеречна июньская ночь. На Поганом болоте тишина. Дремлет стражник, на копье опершись. Страшный караул несет. По соседству два колеса на столбах с кем-то на них лежащим, стонущим, с руками-ногами переломанными, да в стороне две головы из земли торчат. Туман с реки подползает, тянется чрез кусты низкие, стелется по позорному месту. Просыпается стражник, ежится от прохлады утренней, глаза протирает, в серость всматривается – аль крадется кто, аль почудилось с недосыпа. Камень, кряхтя, подобрал с земли, швырнул в тени зловещие, извивающиеся. Может собаки бродячие на запах крови собираются? Не время им! После человечью падаль отдадут на прокорм псам. Не издохли еще воры. Эх, когда ж смена-то…, зевает стражник.

Тихий свист послышался, да оглянуться не успел детина. То не птаха малая, то нож булатный в горло вонзился. Захрипело, забулькало, стражник выронил копье, на землю рухнул. Вышли из тумана четверо молодцев. К двум торчащим из земли головам направились. С трудом узнал Кудеяр свою Василису. Пал пред ней на колени, руками стал землю копать, в сторону отбрасывать. Остальные Марфой занялись.

Достали обоих, положили рядом. Страшна картина. Сидел пред сестрами Кудеяр, рвал на себе рубаху, плакал, товарищей не стесняясь:

- Где же ты, Господи? Почему не обрушил карающий меч Свой на них? Не Ты ли проповедовал Любовь, не Ты ли ее возносил? Почто допустил святотатство над Любовью? Где же ты, Господи, был, когда терзали ее? Где же Твое Зло во мщение богохульникам, Господи? Иль добром платить им надобно? Иль я Твоим мечом отныне стану? Скажи, Господи!