Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Завтра? – Затрепетала вся. – Матерь Божья, дожить бы… Не вериться! Видишь, не было счастья, так несчастье - побои мужнины помогли. Да я и не такое стерпеть готова, муку любую смертную, Кудеярушка, чтоб только после нее с тобой оказаться. Бабы они такие, терпеливые, все вынесут.

- Не нужно боле терпеть, Василисушка, ночь лишь пережить эту, а завтра к вечеру далеко от Москвы будем.

Горячи и солоноваты были ее поцелуи, гладила Василиса кудри черные, в глаза Кудеяру заглядывала, ластилась. Все расстаться никак не хотела.

- Ой, дожить бы до зорьки ясной…

- Доживем! Осталось самую капельку.

Вышел, народу на улице немного, оглянулся по сторонам, заметил – тень метнулась от забора, бочком, бочком и в сторону. Насторожился Кудеяр, сунул руку за пазуху, меч поправил. Только с церковью поравнялся, как вышли на него три стражника. Лоб в лоб. Двое с бердышами, у всех мечи.

- А ну, стой! – Правый древком ему в грудь уперся. Дыхнул перегаром луковым. – Кто таков?

Бердыш сшиб рукой, меч выхватывая, и рубанул сходу по лицу. Кровью залился стражник, рухнул на землю. Двое оставшихся растерялись на миг. Не ожидали прыти такой. Не теряя времени, ткнул в живот второму, что с бердышом оставался. Согнулся в поясе, застонал. Третий успел отскочить назад, заорал истошно, меч, вытягивая из ножен:

- Воры!

Народ стал оглядываться, присматриваться. Кто-то из церкви на крик выскочил. Но не вмешивались. Схлестнулись мечи, прозвенели. Кудеяр вдруг Осеева вспомнил. Всю злость вложил в удары. Стражник пятился. Рубака из него никакой. Кудеяр понимал – быстрее кончать надо, пока еще кто-нибудь на подмогу не бросился. Плечо вперед выставил, открылся нарочно, а противник и рад – рубанул, да в пустоту провалился, зато меч Кудеяра вошел ему в бок, пробивая кольчугу. Захрипел стражник, упал ничком.

- Поделом им! – Кто-то выкрикнул из собиравшейся толпы.

- Четвертый еще был, иль привиделось? – Мелькнула мысль. Кудеяр оглянулся. Но промежь народа не распознать.

- Беги, молодец, отсюда! – Снова выкрикнули ему.

И то, правда. Бежать надо. Кудеяр меч за пазуху и исчез в переулках кривоколенных…

- Уходим с Москвы! – Объявил Кудеяр товарищам своим.

- Что так? – Всполошились.

- Попался сегодня стражникам. Троих убил, может, кто еще был, да ушел. Мыслю - искать с утра будут. Теперича в лицо меня знают.

Друзья замолчали. Переглянулись.

- Если вы не со мной, то прошу последнюю службу сослужить. Семен, - Опаре. Тот поднял глаза. - помоги телегу с лошадью найти, да рогож на нее накидать. Завтра на заре хочу забрать свою Василису и с ней на Новгород податься, а там с купцами немецкими в Стекольну.

- А..? – Начал было Болдырь.

- Нет! – Резко оборвал его юноша. – Если друг ты мне сердечный, если помочь вызовешься, по гроб жизни должником твоим буду. Дитё у нас с ней будет!

Снова переглянулась ватага.

- Я тебе слово дал, Кудеяр. От него не отрекусь. Куда ты, туда и я! – Твердо сказал казак.

- И я! – Отозвался Опара. – Сперва в Новгород, тебя проводим, а далее сами решим.

- А я что хуже? С вами! – Поддержал их Истома. – Пойду за телегами, не мешкая.

- Выследил-таки женку твою, Степан Данилович. – Мялся перед Осеевым подьячий Афиногенов.

- Ну! – Рыкнул дьяк на Постника. Тот сжался под грозным взглядом, глаза быстро в сторону отвел, разве выдержишь.

- Так это… Василиса у сестры была, у Марфы.

- И?

- Сперва она к сестре пришла, а за ней молодец пожаловал.

- Кто? – Побелел Осеев. Афиногенову вовсе не по себе сделалось. Залепетал, заикаясь.

- Не-не-не ве-ведомо. Дождались мы таки. Сперва он вышел…

- Схватили? Или упустили, собаки?

- Убил трех. – С обреченным видом выпалил подьячий и затараторил далее. – Я и глазом моргнуть не успел, как он меч вытянул из-под полы и разделался с тремя играючи. Бес, истинный бес, прости Господи. Они-то, стражники, мужики здоровенные, а он словно детей малых… И сбежал. Покуда подмога пришла, как сквозь землю провалился. – На всякий случай Постник отступил назад и добавил, словно в оправдание. – Может, это и был сам Кудеяр…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- А-а-а… - Осеев рубанул воздух кулаком, да по столу, как треснет. – Моя баба с Кудеяром сблудила! И сестра ее! Устроили блудище срамное! Удавлю обоих! Позорища, ох, позорища на мою голову! На род весь мой! – Степан охватил голову руками, застонал, сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и подвывая.

Афиногенову хотелось в таракана сейчас обратиться и спрятаться в щель узкую, с глаз долой, так страшен был Осеев. Прошло немало времени, пока успокоился Степан Данилович.

- Ты, это… вот что… ночью бери людей и к Марфе. Ее богомерзкую на казенный двор ко мне. – Глухо произнес Осеев. – Эту… - запнулся, не знал, как жену назвать, - блудищу сам буду… Марфу схватите, отправите, ты там оставайся с стражниками. Ждать будете. Как мыши, чтоб затаились! Не спугнули! Придет вор сызнова. Не упусти, пес, иначе… - Дьяк так посмотрел, что у Постника все оборвалось внутри.

- Исполню все, Степан Данилович. – Прошептал подьячий и поскорее за дверь выскользнул.

Отпустив подьячего, Осеев погрузился в раздумья. Дикая ярость отхлынула, забитая кулаком в глубину души, клокотала там, изредка вырываясь вспышкой неистовой злобы, обиды, ненависти, ревности, отчего темнело в глазах. В такие мгновенья Степан жаждал самолично разорвать жену в клочья, словно тряпку, и скормить дворовым псам. Дьяк закусывал кулак до крови, представляя, как неведомый вор, тать, самозванец тешит свою плоть с его, Степановой женой, а он…

- Моего захотел? – Хрипел Осеев, рвал на груди кафтан с рубахой, стучал кулаком в грудь и затихал, уходя в тяжки раздумья, вытесняя личное государевым делом.

- Чрез жену не падет ли на меня крамола? – Беспокойно заерзала вдруг подлая мыслишка. Но осенило. – Марфа! Ее полюбовницей вора сделаем. Она вдовая, ей в самый раз. А эту стерву… запытаю…

Вновь изверглась злоба раскаленной лавой, в ушах зазвенело, задрожало так, что не расслышал дверной скрип. В горницу вошла Василиса. Нахмуренного мужа увидела, подумалось:

- Одну ночку лишь претерпеть…, и не видать более постылого. – Радость спрятала старательно, вздох глубокий подавила, подошла к мужу поближе, поклонилась, да спросила обеспокоенно. – Свет мой, батюшка, Степан Данилович, прости глупую бабу, что от мыслей и забот отвлекаю, трапезничать не желаешь?

Осеев медленно поднял налитые кровь глаза, прошипел, чуть слышно.

- Простить, глаголешь, глупая баба? – И взорвалось внутри. Ударил, разбивая лицо. Топтал долго, с остервенением, не слыша ни хруста ребер, ни криков. Впрочем, Василиса и не кричала. Молчала, пока не лишилась чувств, а дьяк из сил выбился. Осмотрелся осоловело. Заметил кувшин на столе. Схватил, напился жадно.

- Эй, люди! – Позвал.

Вбежали холопы. Указал на окровавленную Василису.

- На казенный двор. Немедля. И чтоб кат был готов.

Василиса улыбалась. Боли почти не было, как не было и живого места на ее обнаженном теле, вздернутом на дыбу. Осеев время от времени отталкивал в сторону ката и пытал сам, ни о чем женщину не спрашивая. Он словно высматривал есть ли еще хоть одно место на истерзанном теле, куда бы не достал кнут или его кулак. Василиса теряла сознание, но ушат холодной воды возвращал ее в страшное бытие. Она улыбалась. Нет, не всклокоченный, забрызганный кровью муж стоял перед ней, а он, любимый. Не удары сыпались на нее, а поцелую горячие, страстные.

Кат, неодобрительно покачивая головой, смотрел со стороны, как дьяк избивает жену. Подвешенная к потолку, она смотрела сверху вниз на Осеева узкими щелочками заплывших глаз, уголок разбитого рта кривился в усмешке. Дьяк не выдержал и прохрипел, задыхаясь:

- Что, сука блудливая, сладко тебе? Слаще, чем с ним, с вором?

Но голова Василисы рухнула на грудь. Она молчала, уйдя в спасительное забытье.