Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Ведь о том тебя Господь спросит – печалился ли о земле русской, над которой Он тебя господином поставил и утвердил чрез помазание Божье моей святительской рукой и в Его храме, отцом над всеми чадами сделал, дабы укреплял ты их в вере, из бед вызволял, из полона басурманского, отводил от богохульства и ересей примером благочестивым и милосердным. Как Господь наказывает оставить мать и отца, к жене прилепиться, стать единой плотью, тако же и ты, государь, в царство вступил. А ты с чего начинаешь? С того, что казну архиепископскую, Божью казну из дома Божьего забрал! А ведомо ли тебе, государь, что с той самой казны я самолично архипастырем новгородским будучи, твоей матери великой княгине Елене Васильевне деньги отсылал, дабы полоняников наших из плена басурманского вызволить? Что скажешь, государь?

Ногти грыз в отчаянии Иоанн, оправдание себе придумывал. Буркнул в ответ первое, что в голову пришло:

- Хотел им слово милостивое сказать, а они в реку меня удумали столкнуть, да промахнулись. С Ванькой Мстиславским, что подле меня был, спутали.

- Э-эх, ты… спутали. – Недобро усмехнулся Макарий. – То-то за ним прыгнули сразу!

- Вот черт, и про это знает! – Подумал Иоанн, лихорадочно соображая, что еще сказать митрополиту.

- А псковичей почто побил давеча?

- А что я им? Ветошь? Чуть в грязь не втоптали!

- А не ты ли их в грязь-то нагими втаптывал, вином поливал, огнем волосья и бороды палил? Челом бить к тебе шли! На воровство наместника псковского, на князя Ивана Турунтая – Пронского! А ты их… Даже большой благовестник в тысячу пудов не выдержал, рухнул с колокольницы.

- Сказывают, тати ухо обломили, думали я под воскресный благовест из Грановитой палаты на двор выйду. – Буркнул Иоанн, но митрополит и бровью не повел. Продолжил обличать юного царя.

- Мало народ твой триста лет в ногах у татар ползал, в прахе валялся? Только-только вставать начал. И ты его топчешь? Собери сперва, услышь, да свой голос подай! Вот оно отныне единое царство русское, Божьей милостью во мне. Да пусть прокричат о том на всех торжищах, в церквах, во всех концах и весях, в колокола отзвонятся, пушками отгрохочут. Собери собор, объяви ему сам и прислушайся. Не ропот, а глас народный в ответ зазвучит, единый, как царь, один для всех. И вели вновь ударить в колокола, разверни пушки на поганых, возглавь рати московские, избавь землю русскую от всей нечисти, отгони ее от границ, заберись в логово магометанское, разори и в холопы обрати! Увидят, услышат тебя православные, отзовутся, за тобой на смерть пойдут, а после славить великого царя будут!

- Да, владыка! – Выдавил из себя. Стыдно стало. Вот ведь всегда так. Поговоришь с Макарием, все ясно, чисто, словно в воде святой искупался, слезами собственными умылся, а останешься, зажмуришься – одни мысли с другими грудь о грудь становятся, «На поле!» - кричат, поединка требуют. После бьются, аки ангелы белые с черными бесами, а кто из них кто не видно, бестелесные они, невидимые. Глаза откроешь, а пред тобой людишки крутятся, кто в кафтанах золотых, иные в сермяге. А что там внутри в душах, один Господь ведает. Убить ли норовят, аль помочь? Как распознать? Псы на них нужны преданные, как Тимерлих, дабы нюхом измену чуяли, воровство клыками рвали, крамолу метлами выскабливали, выметали прочь, а добрых слуг облизывали, да к царской руке подводили для ласки и милости. Самому глаз нужен острый, до самых потемок души пробирающий, что псы не учуяли, то сам узрел! Верно, все верно владыка говорит! Надо царем быть справедливым, добрым, но грозным, яко дед мой и тезка. Вся власть от Бога, знамо и слово царское доброе, грозное, но Божье!

Глинский возник внезапно за спиной Макария. Смутился князь. Хотел было выйти, да Иоанн остановил. Обрадовался – нашлась причина отвлечься от едких слов митрополичьих. Хоть и верно все, да краснеть надоело.

- Что тебе, Юрий Васильевич? – Поманил рукой ласково.

- После, государь. Не хочу тревожить. И так разговору с владыкой помешал. – Поклонился Глинский.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Говори, не печалься. Рад тебе всегда, дядя. От владыки какие могут быть тайны, коль его рукой благословенье Божье дано. Где другой мой дядя, брат твой Михаил? Здоров ли?

- Слава Богу, государь. С бабушкой твоей, княгиней Анной во Ржеве. Приболела мать, вот навестить и отъехал.

- Кланяться вели от меня.

- Непременно, государь.

- А тебя, что за нужда привела, Юрий Васильевич?

Не хотел князь при митрополите, да пришлось. Стал свою сказку рассказывать.

- Прознали мы, государь, про тех татей, что колокол уронили.

- И сколько их? – Голос окреп, грудь распрямилась, брови сдвинулись, очи засверкали.

- Поболе десятка. А взяли одного лишь.

- Что ж вы так, бестолковые? – С досадой вскричал Иоанн. – А остальные? Ушли?

- Не серчай, государь. Помилуй нас, грешных. – Склонил голову дядя. – Крепки оказались тати. Ратным искусствам зело обучены. С десяток детей боярских, да своих холопов я потерял, а раненых и не счесть. Покуда помощь подоспела, разбежались воры, одного лишь взять удалось. – Гладко придумал Глинский. Чем страшнее, тем лучше. И племянника попугать, и себе цену набить. Впечатлило юного царя. Аж приподнялся на троне.

- Басурманин? С каких земель к нам прополз гадюкой? Ведь по мою душу пришли!

- Хуже, государь. Под пыткой вызнали – свои это. Православные.

- Нечто православный будет колокол благовестный рушить с колокольни, да еще на своего царя? Еретики токмо! Откуда ж взялись? С Твери, со Пскова, с Новгорода, с Рязани, аль с Москвы?

- Тот, что взят был и пытан – новгородский. Звонарем он служил н колоколенке.

- А-а-а! – Торжествующе вскричал Иоанн, скосил глаз на митрополита. Макарий стоял молча, опершись на посох. Ждал, что дальше поведает Глинский. – Остальные тоже с Новгорода?

- Вроде. – Сокрушенно покачал головой князь Юрий Васильевич. – Да немного, пес, успел сказать. Умер.

- Эх, вы, растяпы! – Лицо юного царя исказила гримаса досады. – С умом пытать надобно. Дознать – не дознали, почитай, казнили просто. И окромя себя, так таки не сказал? Кто главный вор и смутьян? Кто зачинщик? Сколь всего их было?

- Сказал. – Глинский тяжело вздохнул, шумно выдохнул, словно не решил – говорить еще или нет.

- Так говори! Что ты, дядя, как пес впустую брешешь? – Зло бросил ему Иоанн.

Зыркнул было Глинский на обиду племянничью, да стерпел, лишь подумал про себя: «Норов-то, Ванька крутой кажет. В сестру что ль? То ли еще будет…». Попутно вспомнил, как отдалила их, Глинских, от двора своего Елена Васильевна. Вслух иное сказал:

- Слышал ли, Иоанн Васильевич, о первой жене отца твоего, великого государя наша покойного Василия Ивановича, что была до матушки твоей? Соломония ее звали. Из Сабуровых рода. В монашестве – сестра София.

- Что с того? И где она ныне?

- Представилась в Суздальском Покровском монастыре, почитай лет пять назад.

- Не тяни, боярин! Какое мне дело о представившейся монашке?

Глинский не обратил внимания на горячность Иоанна, продолжал также неторопливо:

- Как постриглась она в канун свадьбы отца твоего, великого князя Всея Руси Василия Ивановича, с матушкой твоей, а моей сестрой покойной, царствие им небесное обоим, - перекрестился на иконы, - великой княгиней Еленой Васильевной, так слух прошел, что на следующий год родила Соломония – София мальчонку.

- Так! – Иоанн тетивой вытянулся, впился в подлокотники, вперед весь подался. Голос охрип мигом.

- После сообщили, что помер, дескать, младенец. Государь дьяков своих посылал, Федора Рака и Григория Путятина. Они ездили, расспросы учиняли, даже грех на душу приняли – вскрыли могилу… Токмо не было там никого! Посчитали, что умом тронулась София. Выдумала все, дабы великого князя разжалобить.

- Ну?

- Взятый тать показал, что не погиб тот мальчонка, а выкраден был из монастыря. Дьявол, прости Господи, видно ему способствовал, а ныне на Москве объявился. Кудеяром его кличут.