Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Дело давай, а не квас!

- Дело сейчас будет. Приступаем! – Осеев махнул рукой палачу, а сам вернулся за стол, взял в руки перо, изготовился записывать.

Кат, вооружившись кнутом, приблизился к висящему на дыбе человеку и снова замер. Матвейка задергался, пытался повернуть голову, разглядеть, что его ожидает. Зашептал:

- Господине, помилуй меня грешного…

- Матвейка Кузьмин сын, - громко начал свой вопрос Осеев, - почто удумал ты колокол уронить?

- Не удумывал, господине, - завыл звонарь, - сам он упал. Ухо обломилось от боя, меня чуток не зашибло. Я-то с языком по другую сторону очутился, а он вниз полетел.

Словно не слыша ответа, дьяк гнул свое:

- На кого татьбу умыслил, пес? На государя и великого князя? Аль, - скосил взгляд в сторону, на Глинского, - на боярина и царева дядю князя Юрия Васильевича?

Глинский встрепенулся, подался вперед, впился взором в искаженное мукой лицо звонаря.

- Господине, - скулил Матвейка, - не тать я…

- Сознавайся, собака! – Прикрикнул на него Осеев и подал знак палачу. Раздался щелчок, хлесткий удар, сорвавший лоскут кожи со спины обреченного, и кат смахнул с ремня первую кровь. Матвейка заорал, что есть мочи. Боль тетивой изогнула тело.

- Не тать я, звонарь… - Продолжал упорствовать, заходясь в крике. Дьяк кивнул палачу. На третьем ударе Матвейка сознался. Осеев удовлетворенно хмыкнул, обмакнул перышко в чернила, заскрипел по бумаге, внося добытые показания.

- На кого умышлял? – Спросил Глинский.

- Не ведомо мне… - Хрипел звонарь. Дьяк шевельнул перышком, и снова кнут обрушился на спину несчастного.

- А-а-а, на государя, на великого князя нашего… - Сознался Матвейка.

- С кем?

- Один был на колоколенке я…

- Не верю! Кто подговорил тебя татьбу учинить? Кто на Москве? Каких иных татей ведаешь? Пусть все выкладывает! – Грозно изрек Глинский.

- Сказывали, - слова со свистом вырывались из Матвейкиного рта, пузырились кровавой слюной на губах, кончик кнута, опоясывая спину, доставал до груди, оттого кровь струилась и по животу, - в рядах торговых, будто объявились воровские люди на Москве…

- Каким числом? Откуда пришли? Кто?

- С десятка два, может более, может менее, разное слышал, - словно в бреду бормотал звонарь, - говорят с Новгорода пришли.

- Ты ведь сам новгородский? Знаешь их?

- Новгородский! – Пытался голову поднять, она плохо слушалась. - Но их не ведаю…

- Продолжай, пес. Что еще слышал?

- Сказывают люди, что за вожака у них – Кудеяр, прозвище его. Будто сын он Соломонии, великого князя Василия первой жены… – Уронил Матвейка голову на грудь.

- Что? – Глинский на ноги вскочил, оглянулся на дьяка, встретился с его изумленным взглядом. Осеев тоже поднялся из-за стола.

- А ну, повтори, чей он сын?

- Соломонии Сабуровой, господине… - Выдавил из себя звонарь, головы не поднимая.

- Железом его! – Приказал князь, подошел вплотную к расспрашиваемому, чтобы ничего не пропустить. Степан Осеев придвинулся к боярину, кивнув заодно кату.

Тот пожал плечами, возразить попытался:

- Не рано? Не уверен, что сдюжит.

- Исполняй! – Нетерпеливо повторил приказ Глинский.

Палач отложил кнут, надел на правую руку толстую рукавицу, откинул крышку жаровни, вытянул оттуда накаленный докрасна прут и, прикрывая другой рукой себя, ткнул им в Матвейкин бок.

Послышалось шипенье, нечеловеческий крик пронзил уши и смолк через мгновенье, явственно запахло паленым человеческим мясом и калом. Тело звонаря обвисло на дыбе. Глинский с Осеевым невольно отступили назад. Палач обеспокоенно швырнул прут обратно в жаровню, левой рукой дотянулся до Матвейкиной шеи, пощупал, быстро отвязал веревку, отпустил - тело рухнуло на пол.

- Эй! – Мастер заплечных дел кликнул помощника. Тот мгновенно появился с ведром воды, выплеснул на Матвейку, оба присели на корточки, ощупали еще раз. Палач медленно распрямился, буркнул, глядя исподлобья:

- Кончился!

- Как? – Глинский обескуражено переводил взгляд с дьяка на ката и обратно. – Ты чего, пес, натворил?

- Чего сказывали, то и творил. – Невозмутимо отвечал палач, чуть отступил назад за Матвейкино тело и убрал руки под кожаный передник. – Сказывали железом, вот и не сдюжил звонарь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Да я тебя… - Глинский замахнулся было, но шагнуть поостерегся – между ним и катом лежало то, что еще час назад было человеком, а ныне представлялось куском мяса, измазанного кровью и испражнениями. Палач невозмутимо смотрел на боярина. Юрий Васильевич передумал, рубанул воздух кулаком с досады, вернулся к скамье, грузно плюхнулся.

- И что ныне? – Спросил сам у себя.

Потом посмотрел на Осеева. Дьяк развел руками в стороны:

- Надобно сыск учинить по Москве. – Произнес нерешительно. – Были слухи лет двадцать назад…

- Без тебя помню! – Глинский отвел глаза. – Государевы дьяки ездили тогда в Суздаль. Не было дитеныша у Соломонии, тьфу, сестры Софии. А этот? – Кивнул на мертвого Матвейку. – Сказывал, мол, объявился? Самозванец?

- Вестимо, самозванец. – Подхватил Осеев. – Откуда взяться, коль не было?

- А если сплоховали дьяки? Родила таки Соломония, тьфу, - снова поправился, - сестра София? А если то Василия сын… - Глинский вдруг замолчал, осознав всю бездну, что разверзлась перед ним вместе с вырвавшимися словами.

Осеев тоже молчал, испуганно смотря на боярина.

- Нет, самозванец это. - Повторил Глинский, словно убеждал себя.

- Да, Юрий Васильевич, вестимо, самозванец. – Поддакнул дьяк.

- Ты, вот, что, Степан Данилыч, - князь поднял тяжелый взор на Осеева, по имени-отчеству назвал, честь великую оказывая, - сыск на Москве учини полный. Про Сабурову и великого князя Василия ни полслова, - дьяк кивал согласно, - искать вора новгородского Кудеяра и иных татей с ним. Кудеяр… - повторил задумчиво.

- «Любимый богом» по-татарски – подсказал дьяк.

- А-а, - отмахнулся князь, скривившись, - «любимому» тому сыск учинить скорый и тайный, как и прочим татям. Неровен час народ московский прознает, беды не оберешься. Эх, не успели спросить, - Глинский глянул мельком на труп Матвейки, - где, в каких торговых рядах, сказки сказывали…

- По всем пройдемся, везде послушаем. – Отозвался Осеев.

- Людей бери сколь надо! Мало своих с казенного двора, от меня возьмешь. Не жалеть! Из-под земли сыскать, и в черные избы их, в железо. После расспрос учиним. Не так, как с этим. – Кивнул в сторону мертвого звонаря. – Ладно, пошел я. Племянник мой, прознав про колокол, сюда прискакал. – Кряхтя, поднялся со скамьи. - Плохую весть ему понесу, пока иду, обмыслю, что сказать.

На воздух вышел, отдышался перво-наперво. Шубу распахнул, потряс полами, дабы вонь застеночную выветрить. Даже шапку горлатую снял, покрутил в воздухе.

- Пострашнее сказку племяннику поведать следует. – Думал боярин. – Захарьины наверх ныне полезут. Сродственники новые по царице. Ан нет, мы – Глинские ближе стоим и будем стоять. Надобно Ваньке понимать, кто от татей его оберегает. Не должен племянник бабу свою слушать, тем паче родню ее.

Степан Данилович, оставшись с катам наедине, вернулся к столу, схватил кувшин, приложился жадно и долго. Бурая жидкость стекала двумя струйками по бороде. Напившись, рукавом утерся, обернулся к кату:

- Что столбом стоишь?

Палач молча поднял и опустил плечи.

- Работы чую у нас прибавится… - Задумчиво произнес дьяк.

- Нам не привыкать! – Отозвался кат.

- Изгадили вы все тут. – Осеев огляделся по сторонам. – Прибраться надобно.

Ранее Глинского в Грановитой палате оказался митрополит всея Руси Макарий.

Иоанн, примчавшийся из Воробьева, увидев старца, сошел с трона навстречу, заспешил под благословение. Осенив знамением, дав к руке и кресту приложиться, владыка обрушился на царя:

- Ты почто, государь, казну архиепископскую в Новгороде изъял?

Смолчал Иоанн, взглядом огрызнулся словно волчонок загнанный. Вернулся на трон, уселся и насупился. Митрополит продолжил, стоя перед ним во весь рост, посох в сторону отведя.