Сквозь испытания огнём - Дэвид Вебер

сделаю!

Молодой человек сделал шаг к члену гильдии, затем остановился, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо.

— Ничего подобного! — предостерегающе сказал городской стражник.

— Но он сказал…

— Я слышал, что он сказал. — Стражник повернулся, чтобы рассмотреть члена гильдии. — Для меня это звучало не просто как «мнение». Конечно, я мог ошибаться… или нет. И если это не так, я действительно считаю, что это является подстрекательством к убийству, — холодно добавил он, и член гильдии покраснел. — Слышал и этого другого парня. — Стражник ткнул большим пальцем в бедно одетого мужчину. — И мне самому тоже не очень понравилось его мнение. Однако мне не разрешается выражать свое личное мнение при исполнении служебных обязанностей в день выборов. Если бы я мог, думаю, у меня нашлась бы пара слов для них обоих. — Он бросил на них обоих свирепый взгляд, затем повернулся к молодому человеку. — Но ты же не хочешь поднимать на них руку, особенно здесь. — Он ткнул дубинкой в табличку о голосовании над входом в таверну. — Подобные вещи в день выборов заставят вас по крайней мере месяц превращать большие камни в маленькие.

— Возможно, оно того стоит, — пробормотал молодой человек.

— Может быть, и так, — согласился стражник. — Я тоже не должен иметь своего мнения по этому поводу в день выборов. Но если вы полны решимости сделать это, по крайней мере, подождите, пока вы все трое не проголосуете. Вы же не хотите, чтобы вас арестовали до того, как вы проголосуете, не так ли?

— Нет, — признал юноша.

— Хорошо. Так что не смей… не сметь никому из вас, — он взмахнул дубинкой в жесте, который включал их всех, — заставлять меня говорить с вами снова, прежде чем вы это сделаете. Потому что, если вы это сделаете, вы будете разговаривать с судьей, а не с наблюдателем за опросами, быстрее, чем вы сможете плюнуть. Поняли?

Ему ответили кивками, некоторые из них были угрюмыми, и он строго смотрел на них, возможно, еще десять секунд. Затем он вернулся на свое место на тротуаре, наблюдая за длинной очередью, которая тянулась вдоль улицы и за углом.

* * *

— Лэнгхорн! — Милтин Фишир застонал, держась за правое запястье и разминая испачканные чернилами пальцы.

Он сидел за широким столом с огромной буквой «Б» на стене позади него, и очередь перед ним остановилась на несколько долгожданных мгновений, пока двое зарегистрированных наблюдателей за опросами, каждый из которых представлял своего кандидата, спорили о том, имеет ли право следующий человек в очереди проголосовать на этом участке. Он был благодарен за отдых и возможность немного развеять писательскую судорогу, но с их стороны было глупо тратить время на спор. Избиратель, о котором идет речь, все равно должен был показать свое удостоверение Фиширу, а Фишир все равно должен был проверить свой список, чтобы найти его имя и номер удостоверения, прежде чем ему разрешат проголосовать. И у наблюдателей за опросами будет возможность перепроверить записи Фишира до того, как его бюллетень будет подсчитан.

И таких бюллетеней должно было быть много.

— Сколько здесь этих людей? — он не требовал ни от кого конкретно.

— Больше, чем было в прошлый день выборов, меньше, чем будет в следующий день выборов, — философски заметил Клэрик Замсин со стула рядом с ним. Фишир впился в него взглядом, и Замсин пожал плечами. — Ты знаешь, что это правда. Во всяком случае, если экономика снова не превратится в дерьмо.

Взгляд Фишира на мгновение собрался, но затем он пожал плечами и кивнул с гримасой. Лорд-протектор Грейгор после джихада настоял на том, чтобы предусмотренные конституцией имущественные стандарты как для занятия должности, так и для голосования были снижены, чтобы отразить изменения, охватившие республику. Однако он понимал, что такого рода изменения не могут произойти в одночасье, поэтому он и палата делегатов подготовили график постепенного смягчения стандартов. Это означало, что число квалифицированных избирателей будет увеличиваться с каждыми всеобщими выборами в течение четырех последовательных избирательных циклов. Это была всего вторая после его смерти кампания, и она была такой уродливой, какой Фишир не помнил никогда.

Политические кампании Сиддармарка и в лучшие времена имели тенденцию быть… шумными. Очернение было повсеместной нормой для информационных бюллетеней и газет, и в остальном строгие законы республики о клевете внезапно перестали применяться, особенно прямо здесь, в Сиддар-Сити. Политические митинги всегда посещались, и в этом году их особенно хорошо посещала городская стража, которая потратила довольно много времени — и немало ушибла голов — на то, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, когда встречались соперничающие митинги.

Пару раз они терпели неудачу в этой попытке. И в какой-то момент потребовалось более двух дней, чтобы полностью навести порядок.

Очистка от этого заняла две пятидневки, и Фиширу не хотелось думать о том, сколько тысяч марок ущерба это нанесло.

Даже сейчас он мог слышать скандирование сторонников оппозиционных кандидатов с улицы. Закон Сиддармарка запрещал кому-либо блокировать избирательный участок; однако ни один закон не запрещал им стоять по обе стороны от оцепления городской стражи и обзывать друг друга.

Они много чего делали, — ворчливо подумал он.

Он закончил загибать пальцы и поднял глаза, когда наблюдатели за опросом прекратили спорить, а избиратель, который терпеливо ждал, прошел мимо них и протянул свой сертификат.

— Ваша фамилия? — вежливо спросил Фишир.

— Бакмин, — сказал мужчина. — Эллин Бакмин.

Вопрос был формальностью, поскольку на сертификате было указано имя его