Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Красовицкий, Валя Хромов, Андрей Сергеев и Саша Орлов», прежде чем «перешли ко мне на Б. Бронную»[1671]. Или Ал. Гинзбург, пригласивший некоторых «магистральцев» в свой неподцензурный «Синтаксис». Или Вс. Некрасов, который уже тогда писал настолько странно, что его мало где привечали…

Годы между тем шли, и кто-то подсчитал, что свыше ста «магистральцев» стали профессиональными литераторами, выпустили уйму книжек. Многие так гораздо больше, чем их учитель, на счету у которого всего четыре сборника, выходивших с изрядными перерывами: «День в отпуску» (1963), «Мы вами будем» (1981), «На пределе искренности» (1987), «Евангельские мотивы» (1994). Их, наверное, не будь каждодневной возни с чужими стихами, могло бы стать больше.

Но у современников осталось четкое ощущение, что, — как сказал А. Вознесенский, — «в каждом поэте должно быть хоть немножко Гриши Левина»[1672].

А нам, кроме имени, остались его лучшие строки. Скажем, вот эти:

Хорошо, когда человек,

Уходя, оставляет песню.

Пусть негромкая, но своя.

Лит.: Рыцарь поэзии: Памяти Григория Левина. М., 2012; Магистраль: Антология. М.: Новый Хронограф, 2021.

Левин Константин Ильич (1924–1984)

В одном из боев на территории Румынии командир огневого взвода 45-мм противотанковых пушек, 20-летний младший лейтенант Л. потерял ногу и, год промаявшись в госпиталях, был с двумя орденами Отечественной войны принят в Литературный институт.

Писал немного, однако стихотворение «Нас хоронила артиллерия» (1946) разошлось по рукам, взволновав не только любителей поэзии, но и институтское партбюро. Так что на собраниях, — вспоминает Б. Сарнов, учившийся рядом с Л., — «Костю за это стихотворение топтали так долго и с таким садистским сладострастием, что в конце концов переломали-таки ему спинной хребет. Со стихами он „завязал“»[1673].

Ну, отделавшись спервоначалу выговором и лишением повышенной стипендии, со стихами Л., положим, тогда еще не «завязал». Причем себе не изменил, и стихотворение 1947 года, начинавшееся строками:

Мы непростительно стареем.

Мы приближаемся к золе.

Что вам сказать? Я был евреем

В такое время на земле, —

и прочитанное им на большом литературном вечере в начале 1949-го, пришлось удивительно кстати развернувшейся кампании по выжиганию евреев — и преподавателей, и студентов — из Литинститута. Неслыханное по тем временам мужественное достоинство, с каким на очередных проработках держался отказавшийся каяться Л., «еще пуще», — рассказывает В. Корнилов, — обозлило институтских «громил и карьеристов»[1674].

В его «творческой папке», — 8 марта 1949 года выступил с заявлением член партбюро Союза писателей Л. Ошанин, —

ущербные, чужие нам, вредные декадентские стихи, которые вызывают чувство недоумения и гадливости, — откуда у молодого советского человека эти настроения перестарка, это циничное бормотание! Мне не хочется их цитировать, да и нет нужды, — они известны в Лит. институте, и в основном правильно (хоть, пожалуй, и слишком мягко) уже оценены рецензентом В. Казиным — непонятно, как человек с такими настроениями попал в Лит. институт Союза Советских писателей, непонятно, зачем коллекционировалось его упадочное дрянцо. Эти стихи — наглядный аргумент о неблагополучии, эстетстве и космополитизме, свившем гнездо себе на творческой кафедре Лит. института[1675].

Эти возгласы были уже, что называется, в пустой след, так как еще 2 марта Л. был исключен и из комсомола, и из института. Примерно через год, и то благодаря личному вмешательству А. Суркова, ему все-таки удалось восстановиться на заочном отделении и получить «троечку» за диплом, который был составлен едва ли из десятка максимально проходных стихотворений.

А новые стихи идти действительно почти перестали. «По всем статьям пропал и спасовал, / Расклеился, рассохся и распался», — скажет Л., когда они вернутся. С институтских поношений «началась, — по словам В. Корнилова, — стойкая абулия — болезнь воли»[1676], и стихи в печать он никогда уже не предлагал. Жил одиноко в коммуналке на инвалидную офицерскую пенсию, подрабатывал ответами на рукописи начинающих авторов и графоманов в Литконсультации СП СССР.

Летом 1950 года К. Симонов послал было Л. в командировку по местам, где воевал его взвод. И Л. вроде бы загорелся, но запланированной поэмы не вышло. Б. Слуцкий уже в шестидесятые однажды уговорил дирекцию Театра на Таганке заключить с Л. договор на инсценировку об Отечественной войне. «Но Костя, — вспоминает В. Корнилов, — к работе даже не приступил. Деньги пришлось возвращать. И тогда огорченный Слуцкий сказал свою знаменитую фразу: — Еврейский народ настолько обрусел, что даже создал своего Обломова»[1677].

Держался этот, — по собственной горькой аттестации, — «обмылок, обсевок, огарок», впрочем, всегда отнюдь не пришибленно: ни на что не жаловался, слыл образцом элегантности, легко завоевывал женские сердца, в помощи друзьям был на удивление деятелен. «В нем, — процитируем К. Ваншенкина, — вообще было много офицерского — скорее даже в старом понимании: сдержанность, воспитанность, чувство собственного достоинства»[1678].

Вплоть до 1981 года он, — по словам Л. Сергеевой, — дописывал и переписывал ушедшее в фольклор стихотворение «Нас хоронила артиллерия». Что же до новых стихов, то они писались изредка, и Л. их не хранил. Лишь узнав свой смертельный диагноз, согласился по настоянию друзей начитать то, что помнил, на две магнитофонные пленки. И по этим записям Л. Сергеева, дружившая с Л. долгие годы, составила небольшую книгу «Признание» (1988; предисловие Вл. Соколова), которая так и осталась единственной.

Как напоминание о поэте, ни одной своей строки не увидевшем в печати. И написавшем о себе с беспощадной откровенностью:

И мальчик, который когда-то видел себя Заратустрой,

Метил в Наполеоны и себялюбцем был,

Должен сейчас убедиться — как это ни было б грустно, —

Что он оказался слабее истории и судьбы.

Соч.: Признание. М.: Сов. писатель, 1988; «Я был не лучше, не храбрее» // Знамя. 2015. № 5; Признание. М.: Воймега, 2022.

Лит.: Корнилов В. Один из нас, случайно выживший… // Лехаим. 2001. № 6; Сергеева Л. «Нас хоронила артиллерия»: Личность и стихи Константина Левина // Знамя. 2020. № 9.

Левин Федор Маркович (1901–1972)

Участник Гражданской войны и член РКП(б) с 1920 года, Л., если сравнивать его со сверстниками, в литературе дебютировал относительно поздно: сборник стихов «В буре дней» был выпущен Крымиздатом только в 1928 году да так и остался единственным. Однако перемена участи произошла, и, отучившись в 1930–1933 годах на литфаке Института красной профессуры, «годы 1933–1941» Л., — как сказано в его неопубликованной автобиографии, — «прожил в неустанной работе»: состоял главным редактором недолго просуществовавшего издательства «Советская литература» (1933), организовывал — на базе кооперативных Московского товарищества писателей и Издательства писателей в Ленинграде — единое издательство «Советский писатель» (1934),