История Франции - Марк Ферро

объединение Внешних французских сил[203] и Внутренних французских сил[204].

Двадцать шестого августа де Голль идет по Елисейским Полям. Это день его апофеоза. Рядом с ним вприпрыжку шагает Жорж Бидо, преемник Жана Мулена на посту главы Национального комитета Сопротивления. «Пожалуйста, следуйте на два шага позади меня», — тихо говорит де Голль. И делает замечание Даниэлю Майе, одному из вождей социалистов в движении Сопротивления: «Сударь, во время парада не курят».

«Впереди, — вспоминает писатель Клод Руа, — ехали открытые грузовики, люди видели настоящий военный и трехцветный карнавал, флажки, знамена, стайки мальчиков и девочек в белых рубашках и светлых платьях, поднятые винтовки и револьверы, автомашины с нарисованными на их дверцах огромными буквами FFI, обгонявшие артиллерийские орудия, половина из Чикаго 1930-го, а половина из Барселоны 1936-го, и тут же роскошные автомобили, полные серьезных людей в военных кепи, префектов в белых перчатках. Это было славное смешение всего и вся».

Пасынки Освобождения

Однако эти триумфальные дни оставили у борцов внутреннего Сопротивления привкус горечи. Чтобы предотвратить возможный коммунистический переворот, комиссары Республики, назначенные временными губернаторами, должны были «установить власть закона как противовес фактической власти на местах». Национальный комитет Сопротивления, в том числе входившие в него коммунисты, соглашается с этим и даже с требованием разоружить патриотическую милицию. Разоружение проводится без особых церемоний.

И впоследствии основные почести достаются заграничным силам, которые, впрочем, вскоре продолжат сражаться в Эльзасе и Германии. Де Голль, разумеется, совершает поездки в различные города Франции, но он запаздывает с прибытием туда, где Сопротивление подверглось наиболее тяжким испытаниям, например в Гренобль. В Тулузе больше почестей достается пронафталиненным офицерам, доставшим свои мундиры из платяных шкафов лишь в момент освобождения, чем Раванелю, партизанскому герою региона.

Бойцы внутреннего Сопротивления, FFI и FTP[205], «эти террористы», оказались пасынками Победы.

И впоследствии вряд ли кто из них пел посвященную им «Партизанскую песню» Жозефа Касселя и Мориса Дрюона: «Друг, слышишь ли ты, как над полем вороны кружатся…» Ведь в горах или в лесах они никогда не слышали ни этой музыки, ни этих слов.

Час очищения: ответственность интеллектуалов

Проблема ответственности тех, кто сотрудничал с оккупантами, была впервые недвусмысленно поставлена в ходе чистки государственного аппарата в 1944–1947 гг. Коллаборационисты из числа интеллигенции подверглись при этом даже более ожесточенным преследованиям, чем руководители концерна «Гном-Рон», которые поставляли двигатели для немецких самолетов, но были оправданы, или хозяева компании «Сэнрап-Брис», которые помогали возводить Атлантический вал, а были обвинены лишь в получении незаконных доходов. Они возместили только 1 процент и не подверглись никакому уголовному преследованию. Дело в том, что в период восстановления новая Франция нуждалась в них, и этим объясняется снисходительность правосудия и властей. В то же время тогда считали, что «бывают слова столь же смертоносные, как газовая камера» (Симона де Бовуар). Представители интеллигенции представляли собой мишень не только заметную, но и уязвимую. Что вовсе не означает их невиновности.

Идея проведения чистки среди интеллектуалов впервые была высказана в Алжире в 1943 г. В издаваемом подпольно журнале «Французская литература» (Les Lettres françaises) была высказана точка зрения, согласно которой после избрания петэниста Жана де Ла Варанда членом Гонкуровской академии, той придется «дать отчет» и освободиться от изрядного числа своих действительных членов, у которых, как считалось в 1944–1945 гг., были запачканы руки. Во время последующей чистки, после эксцессов в момент освобождения, когда импровизированные трибуналы казнили 10 тысяч человек, а печать, прибавляя сотню за сотней, в газетах довела это число до 50 тысяч, нередко делались заявления, что право обвиняемых на защиту обеспечено недостаточно.

Однако те, кто говорил так, не задавались вопросом: пользовались ли «правом на защиту» те 160 тысяч депортированных по политическим обвинениям в лагеря, на которых часто доносили именно «вычищенные» 1944 г., или те, кого полиция или милиция увела «в ночь и туман» — и кто исчез навсегда?.. Злоупотребляя именем вновь обретенной свободы, «вычищенные» 1944–1945 г. подняли неописуемый шум. Они располагали адвокатами, судьями, которые при Петэне заседали в чрезвычайных судах девяти категорий… Не говоря уже о Шарле Моррасе, который за десять лет до этого прямо призывал к убийству («для Леона Блюма сойдет и хороший кухонный нож») и который впоследствии настаивал на своей невиновности на том основании, что был настроен антинемецки. Моррас был искренне возмущен, когда евреи, которых он выдавал немцам, стали добиваться правосудия. Чтобы спасти писателя Робера Бразийяка, в свое время требовавшего «расстрелять всех депутатов-коммунистов, а также Поля Рейно и Жоржа Манделя» и в 1941 г. буквально дрожавшего от нетерпения («Ну чего же мы ждем?»), на адрес властей шла петиция за петицией. На защиту своего возлюбленного чада поднялся весь интеллектуальный Париж во главе с Франсуа Мориаком, сначала сторонником Петэна, потом голлистом, а затем вдохновителем интриг, которые плели снисходительные.

Но никаких петиций не было, когда в Марселе и других местах вишисты арестовывали «этих коммунистов», «этих социалистов», «этих испанцев». В 1940 г. не появилось петиций с протестами против списка Отто [206], запрещавшего произведения целого ряда писателей, прежде всего евреев, но не только. Многие любят повторять, что Поль Клодель, прежде чем написать оду, посвященную де Голлю, сочинил оду, посвященную Петэну. Однако следует помнить, что он был единственным писателем, который публично протестовал против указанных мер.

И не было не то что петиций, но даже попыток негласного вмешательства с целью защиты памяти убитых немцами поэта Робера Десноса, философа Жана Кавайе, психолога Жоржа Политцера или историка Марка Блока.

В случае с Бразийяком, которого «не щадит де Голль», произошла трансформация доносчика в жертву, ведь «своими доносами, своими призывами к убийствам и геноциду он напрямую сотрудничал с гестапо», писала Симона де Бовуар. Впрочем, некоторые интеллектуалы-коллаборационисты были казнены, например журналист Жан Эрольд Паки, Жорж Фердонне, Жорж Суарес, Жан Люшер, а Дриё Ла Рошель покончил с собой; другие были приговорены к тюремному заключению, более или менее длительному; в 1944–1945 гг. суровость торжествовала над снисходительностью в отличие