Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Летом 1930 г. сложившаяся система дала крупный сбой. В конце августа 1931 г. руководство НКИД консолидировано выступило против вступления в переговоры с Польшей о заключении пакта ненападения. Ни аргументы, ни выводы, представленные в записках НКИД по этому поводу не удовлетворили Сталина и его коллег по Политбюро. Затребовав «новые данные от НКИД о Польше», Л.М. Каганович убедился: «Никаких серьезных материалов у них нет»[1918]. В результате принятие желаемого Сталину решения заняло почти месяц, и оно основывалось скорее на видении внутриполитической ситуации, нежели на понимании международных последствий такого решения[1919]. Лишь несколько месяцев спустя Генеральный секретарь смог убедиться, каким серьезным ударом явились переговоры о гарантийном пакте с Польшей для увядающего германо-советского сотрудничества, о чем Литвинов и его коллеги своевременно предупреждали Кремль. Эти события послужили важным уроком для руководителей Политбюро, предпринявших в конце 1931 – начале 1932 г. серьезные меры по укреплению механизма подготовки и принятия внешнеполитических решений. Первое направление состояло в создании новых комиссий Политбюро, компетенция которых, судя по их названию и составу, далеко выходила за рамки руководства переговорами со странами-лимитрофами о пактах ненападения. 22 ноября была организована комиссия Сталина, Молотова и Кагановича, месяцем позже в нее вошел Орджоникидзе. Судя по неясности формулировок постановления Политбюро и своему составу, эта комиссия была наделена широчайшими внешнеполитическими полномочиями[1920]. Четырьмя днями позже была создана комиссия «по советско-польским делам», в которую вошли два руководителя Политбюро (Сталин и Молотов) и НКИД (Литвинов и Стомоняков). Непосредственным поводом к ее образованию послужило обращенное к Сталину высказывание наркома о том, что было «полезным образовать небольшую комиссию Политбюро для дальнейшего руководства переговорами» с Польшей, однако название комиссии позволяет считать, что круг подлежащих ее ведению вопросов был существенно шире[1921]. По всей вероятности, именно двумя названными комиссиями принимались все основные решения о переговорах с западными соседями СССР о заключении договоров ненападения в 1932 г. Несколько позже был создан другой орган Политбюро, получивший широкие полномочия в международной сфере, – «комиссия т. Молотова по делам внешней торговли» (или «комиссия т. Молотова по иностранным делам»)[1922].

Материалы Политбюро конца 1931 г. указывают, что в то время окончательно сложился триумвират Генерального секретаря – руководителя Политбюро ЦК ВКП(б), Секретаря ЦК – руководителя Оргбюро и Секретариата и Председателя СНК СССР, которым принадлежало решающее слово в принятии внешнеполитических решений. Остается неясным, обладали ли они (или созданные в конце 1931 г. комиссии Политбюро) собственным аппаратом, способным осуществлять экспертизу и подготовку принимаемых ими решений, наладить контроль за их исполнением. К отрицательному суждению на этот счет склоняет привлечение к внешнеполитическим делам руководителя «Известий» И.М. Гронского, а также его коллег – членов редколлегии Раевского, Радека, других журналистов «Известий», имевших опыт дипломатической работы и секретных миссий. На рубеже 1931–1932 гг. Гронский на короткое время оказался едва ли не главным советником Генерального секретаря по проблемам как Дальнего Востока, так и Ближнего Запада[1923]. Одновременно вызревало новое решение.

1 апреля 1932 г. Политбюро одобрило предложение Сталина о создании информационного бюро по международным вопросам (вскоре получившего название – Бюро международной информации). Руководителем (заведующим) БМИ стал Карл Радек, остававшийся на этом посту до своего ареста в сентябре 1936 г. В мае 1932 г. Политбюро определило задачи, функции, структуру бюджета БМИ, его статус и взаимоотношения с другими учреждениями. В отличие от своих предшественников – Бюро дипломатической информации под руководством П.Л. Лапинского (Михальского) и «Бюро Варги», работавших в 1920–1927 гг. в Берлине[1924], Отдела информации и печати НКИД середины 20-х гг., БМИ являлось интегральной частью центрального партийного аппарата и работало под наблюдением Генерального секретаря ЦК ВКП(б). К его услугам были аналитические и информационные ресурсы «всех наличных учреждений, работающих над экономическими, политическими и военными проблемами капиталистических стран». Наряду с экспертно-аналитической работой БМИ, в его функции входило изучение положения «на месте» путем направления «разъездных корреспондентов», опирающихся на «свои знания, специальные связи» (каждая из таких миссий должна была согласовываться со Сталиным). Использование «специальных связей» подразумевало активное зондирование зарубежных политических кругов, ведение неофициальных бесед и переговоров, параллельной дипломатической деятельности. Новой структуре ЦК ВКП(б) поручалось сосредоточить внимание главным образом на ситуации в Восточно-Центральной Европе (польско-советские, немецко-польские и немецко-советские отношения, «отношения Балтики к Польше» и «отношения балкано-придунайских стран к проблеме войны с СССР»). Одной из особенностей нового института являлась невозможность «выступать официально», свою деятельность ему предписывалось вести «как работу секретную»[1925].

Влияние Бюро международной информации достигло кульминации в конце весны – осенью 1933 г., когда К. Радек, в качестве «референта Сталина», вступил в интенсивные переговоры со специальными уполномоченными Ю. Пилсудского в Варшаве и польскими представителями в Москве[1926]. Одновременно заведующий БМИ превратился в едва ли не основного глашатая новых тенденций советской внешней политики. Секретные миссии, аналитическая и публицистическая деятельность Радека вызывали в руководстве НКИД растущую враждебность[1927]. Кризис отстаивавшегося К. Радеком курса на советско-польское сближение на рубеже 1933–1934 гг. привел к спаду в активной деятельности БМИ. Несмотря на желание близких к правительству К. Пятса кругов установить прямой контакт с Радеком и приглашение руководителя МИД Эстонии Ю. Сельямаа[1928], поездка заведующего БМИ в Эстонию не состоялась. В мае 1934 г. Политбюро приняло постановление, существенно урезавшее статус, информационную базу и полномочия Бюро. Опыт деятельности специального института, совмещавшего экспертно-аналитические функции с активной секретной работой, был тем самым признан неудачным, упоминания о нем исчезли из протоколов Политбюро. Тем не менее, БМИ продолжало свое существование в качестве информационно-пропагандистского органа, его руководитель по-прежнему поддерживал тесные неофициальные отношения с представителями дипломатического корпуса[1929]. Возвращение к порядку подготовки политических решений, существовавшему до апреля 1932 г., было, таким образом, неполным. Вероятно, это объяснялось не только желанием сохранить БМИ в качестве органа международного анализа и руководства советской прессой, но и тем, что с 1930 г. Сталин прочно ассоциировал себя с деятельностью Радека[1930]; в 1934–1936 гг. на заведующего БМИ он возложил деликатные обязанности по разработке новых идеологических оснований своей власти[1931].

Май 1934 г. был ознаменован важными сдвигами в системе внешнеполитических органов СССР, совпавшими с налаживанием политического взаимопонимания Москвы и Парижа. С ликвидацией Коллегии НКИД и сокращением числа заместителей наркома с четырех до двух контроль Литвинова над деятельностью ведомства укрепился[1932]. Руководство Политбюро отказалось от попытки ограничения влияния НКИД путем использования Бюро международной информации (еще полугодом ранее ПБ решило возложить «контроль за проведением радиопередач» на иностранных языках на заведующего Отделом печати НКИД К.А. Уманского)[1933]. Самостоятельность IV Управления Штаба РККА была подорвана, персональной унией. Его деятельность была накрепко связана с работой Иностранного отдела ОГПУ и напрямую подчинена Ворошилову[1934].

Эти перемены не означали отказа от неписаного правила «разделять ответственность и полномочия между подчиненными, которые не доверяли друг другу, что служило одним из средств сохранения исключительного и решающего контроля»[1935], а скорее выявляли его в очищенном от институциональной оболочки виде. Одновременно со снижением значимости организационных противовесов внутри и за пределами наркомата иностранных дел к середине 30-х гг. набрала силу тенденция фактического отстранения Политбюро от принятия решений по важнейшим аспектам международной политики СССР. То обстоятельство, что на основании протоколов «инстанции» невозможно установить, каким органам поручалось (и поручалось ли?) санкционировать, например, заключение СССР конвенций об определении агрессии с соседними странами[1936], указывает на деинституционализацию этого процесса. К середине 30-х гг. он сосредоточился в руках Сталина, Молотова и Кагановича, с которыми вел неравный диалог Литвинов и которым докладывали и доказывали свою правоту Крестинский и Стомоняков, Розенгольц и Дволайцкий, их «ближние» и «дальние» «соседи».