Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

1 июля 1932 г.

5. – Об украинских академиках (т. Постышев).

а) Не прекращать выплату пособия в валюте 4-м украинским академикам, живущим в Западной Украине.

б) Поручить Валютной комиссии окончательно определить сумму ассигнований в пределах 5.000 рублей.

Выписки посланы: т. Рудзутаку, т. Косиору Ст. – шифром.

Протокол № 106 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.7.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 13. Л. 1.

1 июля 1932 г.

6. – О помощи голодающему населению Закарпатской Украины.

Снять вопрос.

Протокол № 106 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.7.1932. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 891. Л. 2.

29 июня 1934 г.

Опросом членов Политбюро

41/23. – О переселении в СССР.

Предложить НКИД отклонить ходатайство племени лемков о переселении в СССР.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 10 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 1.7.1934. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 16. Л. 110.

В архиве НКИД сохранился оригинал направленного в варшавское полпредство ходатайства о переселении в СССР с подписями свыше ста крестьян-лемков[1844]. Предложения НКИД по этому поводу и мотивы решения Политбюро установить не удалось.

Лемки – немногочисленная этническая группа, близкая к украинцам, проживавшая на территории между реками Сан и Попрад и к западу от р. Уж (склоны Низких Бескид). В 30-е гг. лемки занимались почти исключительно сельским хозяйством и сохраняли некоторые архаичные черты хозяйства и быта. По соглашению между СНК УССР и польским Временным правительством от 9 сентября 1945 г. лемки (около 25 тыс. человек) были насильственно перемещены в Советский Союз и расселены в равнинных районах Львовской и Николаевской областей[1845].

Раздел 4

Решения Политбюро о структуре и составе внешнеполитических органов

Как показывают приведенные выше материалы Политбюро, утверждение, что провозглашенная большевиками «новая» дипломатия во многих отношениях оказалась «более старой», нежели послевоенная дипломатия демократических государств[1846], верно характеризует присущий советской политике дух raison d’état и использовавшиеся ею методы. Оно, однако, неприменимо к механизму ее формирования и проведения, далеко превзошедшего по своей сложности дворцовые интриги XVIII века. На рубеже 1917–1918 гг. руководство иностранными делами «означало освобождение от ведомственной работы»[1847], спустя десятилетие советский внешнеполитический механизм по разветвленности и многообразию функций не уступал запутанной системе, сложившейся в Российской империи начала XX века[1848]. В своей основе он воспроизводил множественные дихотомии – текущей работы и политического руководства, центральных и местных органов, дипломатии и торговли, межгосударственных сношений и внутренних установлений, политической безопасности и военно-экономического развития и, наконец, партии и государства. Каждый из функциональных аспектов международных сношений обрастал групповыми интересами, личными и политическими пристрастиями, образовывавшими длинный институциональный и кадровый шлейф и создававшими причудливые конфигурации при обсуждении конкретных внешнеполитических акций[1849].

Наряду с Политбюро и подчиненными ему структурами ЦК ВКП(б), занимавшими господствующее положение на пересечении этих линий, их важным средоточием являлся институт, на который официально возлагалось осуществление внешнеполитических задач СССР – Народный комиссариат по иностранным делам[1850]. Определение «конституции комиссариата» являлось прерогативой высшего партийного руководства. В апреле 1919 г. ЦК рассмотрел проекты «конституции Наркоминдела», выдвинутые Чичериным и Литвиновым и не пришел к окончательному суждению на этот счет. Несмотря на упорное противодействие наркома на протяжении 20-х гг. фактически утвердилась «теория т. Литвинова», с 1921 г. являвшегося его первым заместителем. В соответствии с нею, «каждый член коллегии ведет свою область, вносит по ней вопросы в коллегию и исполняет решения последней, рассылает членам коллегии для сведения отправленные им письма и телеграммы». Как правило, нарком представлял в Политбюро коллективно принятые решения, при этом члены Коллегии обладали правом самостоятельной апелляции, в том числе и по вопросам, не относящимся к их прямому ведению. «По западу я был ничто, рядовой член коллегии… – писал в своем “политическом завещании” Чичерин, с характерной для него нервностью стиля. – Обязательное участие т. Литвинова в Политбюро по делам запада упрочивало его роль; я проводил участие т. Карахана в Политбюро по делам востока для ослабления исключительной роли т. Литвинова»[1851]. Наряду с Л.М. Караханом, по возвращении из Китая вновь принявшим на себя обязанности второго заместителя наркома, с 1926 г. важную роль в Коллегии НКИД играл Б.С. Стомоняков. По своему деловому стилю этот «сухой формалист» был близок Литвинову (их связывала и деятельность по доставке оружия на Кавказ в 1906 г.), при этом Стомоняков «полностью был согласен с Чичериным в том, что необходимо сохранить приоритет за советско-германскими отношениями в противовес тем, кто выступал в пользу сближения с Англией» (т. е. Литвинову)[1852]. В результате такой «конституции», осложненной личным соперничеством Чичерина и Литвинова, которое втягивало в свою орбиту других руководителей и сотрудников НКИД[1853], в нем сложилась система противовесов внутриведомственной гегемонии, а высшее политическое руководство располагало возможностью выбора одного из вариантов, предлагавшихся конкурирующими группами Наркоминдела[1854].

Постепенный отход Чичерина от дел означал усиление влияния его первого заместителя, с августа 1928 г. после отъезда Чичерина на лечение ставшего фактическим руководителем наркомата. Вопреки отчетливому нежеланию Чичерина «быть декоративной фигурой», Сталин стремился сохранить комбинацию руководителей НКИД и убедить его, что тот «должен быть наркомом, если только будет работать даже два часа»[1855]. Изъявление заботы о больном Чичерине и настойчивые приглашения вернуться к работе в НКИД на протяжении двух лет позволяли руководству Политбюро откладывать решение о назначении нового руководителя этого ведомства. «Не понимаю, почему эта фикция – не назначат нового Наркома, – недоумевал Чичерин. – …Зачем Вам труп в мундире»[1856]. В обстановке борьбы сталинской группы с «правым уклоном», колебаний Ворошилова и Калинина, назначение наркомом «правого» Литвинова было неуместно, деловые качества второго заместителя наркома Карахана Сталин ставил невысоко и доверял ему не больше, чем Литвинову[1857]. Неясность относительно будущего главы комиссариата сопровождалась упадком влияния НКИД, что внимательные наблюдатели были склонны объяснять в первую очередь общей тенденцией к снижению статуса руководимого А.И. Рыковым правительства[1858]. Эти перемены высветили слабость представительства интересов НКИД в руководстве ЦК; ни экс-меньшевик Чичерин, ни старый большевик-эмигрант Литвинов не обладали прочными связями с новой генерацией вождей партии[1859]. Покидая Москву, Чичерин припоминал членам Политбюро их заявления о том, что он «плохо соблюдает интересы СССР» и «больше защищает интересы других правительств», проявляет «слабость», находится «не на высоте» и проч., делая из этого вывод: «положение будет нормальным и здоровым лишь тогда, когда во главе внешней политики будет лицо из внутреннего круга руководящих товарищей»[1860]. К июлю 1928 г. было распространено мнение, что этим лицом (или, по крайней мере, членом Коллегии НКИД) станет Л.Б. Каменев, но возобновление им контактов с Бухариным перечеркнуло такую возможность[1861]. Осенью 1929 г., когда в руководящих московских сферах началось активное обсуждение кандидатов на пост наркоминдела, чаще других звучали имена А.И. Рыкова, А.И. Микояна, Н.М. Янсона, назывались даже В.М. Молотов и Г.Г. Ягода[1862]. В конце 1929 г. предпочтительными выглядели шансы наркома внутренней и внешней торговли Микояна, его назначения ожидали с недели на неделю[1863]. К середине лета 1930 г. чаша весов склонялась в пользу руководителя ВСНХ СССР В.В. Куйбышева. Ему Чичерин и намеревался вместе с поздравлениями передать обширную записку о трудностях управления НКИД, которые обещали в будущем возрасти: нарком «слышал, что имеется в виду 90 % нашего руководящего состава выгнать и заменить совершенно новыми людьми»[1864]. Документ Чичерина, как и отсутствие в нем точной адресации, подтверждает сведения, что «до последнего момента» «в важных кругах в Кремле существовало сильное побуждение провести полное очищение Коллегии Комиссариата по иностранным делам за исключением г-на Карахана». По данным британского посольства, «комиссаром должен был стать экстремист Киров», членами Коллегии предполагалось назначить «личностей того же типа»[1865]. Вероятность назначения на пост наркома по иностранным делам Литвинова расценивалась невысоко, прежде всего, из-за его трудных взаимоотношений со Сталиным, сведения о которых просачивались за пределы узкого руководящего круга[1866]. Тем не менее, в Политбюро возобладало мнение о целесообразности назначения его руководителем НКИД.