Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Если в конце 20-х гг. позиции наркоминдела в отношении других центральных комиссариатов и прессы ослабли, то борьба за упрочение контроля союзного ведомства над внешнеполитической активностью республиканских партийно-государственными инстанций (Украины, Белоруссии, ЗСФСР, Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана) принесла ему частичный успех. Для европейского направления деятельности НКИД первостепенным являлось регулирование отношений с ЦК КП(Б)У и подчиненными ему органами. Претензии руководителей Советской Украины на самостоятельные политические и торговые сношения с иностранными государствами были подорваны еще в 1923 г., когда председатель СНК и нарком иностранных дел УССР Х. Раковский был отстранен от этих постов[1901]. В 1926 г. из состава Коллегии был исключен официальный представитель НКИД при СНК УССР, являвшийся связующим звеном между ними. Однако вплоть до начала 30-х гг. украинские руководители отстаивали свои исторические прерогативы не только на адаптацию международно-пропагандистских установок к внутренним условиям УССР, но и на ведение самостоятельной «украинской работы» за ее пределами (главным образом, в Польше, Чехословакии, Румынии и Германии)[1902]. После ликвидации самостоятельных дипломатических представительств УССР и БССР в 1923 г. в полпредствах Союза ССР в Берлине, Варшаве и Праге были учреждены должности украинских советников (в Варшаве – также должность советника либо первого секретаря полпредства «от Белоруссии»). В 1927–1928 гг. НКИД неоднократно возбуждал обращение об устранении двойной подчиненности видных дипломатических работников союзным и республиканским инстанциям. Этот порядок не только вызывал трения по кадровым и финансовым вопросам[1903], но и провоцировал разногласия между Наркоминделом и украинскими представителями в варшавском полпредстве и львовском консульстве по различным аспектам политико-дипломатической деятельности[1904]. В конце марта – начале апреля на повестке Политбюро стоял вопрос о украинском советнике в Берлине, в результате рассмотрения было решено «остаться при решении Политбюро» трехлетней давности и сохранить эту должность[1905]. Одновременно предпринятое обращение руководства НКИД к Политбюро с просьбой упразднить «представительство Украины в Польше» также потерпело неудачу, однако ЦК КП(б)У было указано на необходимость согласования кандидатуры своего представителя с Наркоминделом. На практике настояния НКИД постепенно брали верх. Новый украинский советник в Варшаве С.Д. Таран далеко уступал по политическому весу своему предшественнику Ю.М. Коцюбинскому. В последующем функции украинской (и белорусской) работы в варшавском полпредстве были возложены на одного советника, являвшегося ставленником Москвы. Обязанности украинского советника в Берлине в 1931–1933 гг. выполнял близкий Литвинову кадровый дипломат С.С. Александровский, ранее представлявший НКИД в Харькове. С начала 1930 г. Политбюро ввело порядок, по которому секретные зарубежные расходы республиканских органов «должны проводиться исключительно через НКИД»[1906].

Политическое измерение этих перемен состояло в смягчении советской линии в отношении западных соседних государств, в частности – ослаблении «антиполонизма», с неодобрением упомянутого Сталиным и в значительной мере исходившего из украинских и белорусских партийных кругов[1907]. С другой стороны, стремление НКИД полностью контролировать дипломатические представительства СССР и лишить ЦК КП(б)У права издавать собственные директивы советникам полпредств в Берлине, Варшаве и Праге соответствовали общему централизаторскому курсу Москвы в начале 30-х гг. Полному достижению целей Наркоминдела препятствовало не только существовавшее до «большого террора» соотношение московской и региональных элит, но и нежелание Кремля отказываться от «украинских» политико-организационных рычагов. Эти факторы переплетались, и без специального исследования невозможно установить, например, в какой степени усиление конфронтационной струи в отношениях СССР с Польшей во второй половине 1933 г. было вызвано нажимом харьковского руководства и в какой степени он служил предлогом для осуществления сталинским руководством собственных маневров[1908].

Фактор давления руководства УССР на принятие Москвой политических решений использовал в дипломатической борьбе и нарком Литвинов. В ходе встреч с Н. Титулеску в Ментоне и Женеве в конце мая 1934 г. он выставил ряд возражений против официального признания румынского суверенитета над Бессарабией. Даже если бы Советское правительство того желало, объяснял Литвинов, оно не смогло бы отказаться от Бессарабии из-за украинских требований придерживаться непримиримой позиции в этом вопросе. Упоминание Бессарабии в желаемом для Румынии смысле при обмене нот о взаимном признании, утверждал Литвинов, лишит его возможности отстоять в ЦК ВКП(б) свою линию от обвинений украинцев и личных врагов[1909].

Институциональные ограничения, которыми была окружена деятельность Наркоминдела, усугублялись конфликтными взаимоотношениями его руководителя с председателем СНК В.М. Молотовым, который в начале 30-х гг. стал играть все более заметную роль в принятии внешнеполитических решений, а затем и в контактах с западными дипломатами. Каково бы ни было происхождение ненависти между Литвиновым и Молотовым[1910], их взаимоотношения вполне укладывались в новомосковское divide et impera – правило, положенное в основу внутреннего и внешнего конституирования Наркомата иностранных дел как главного служебного органа Политбюро во внешнеполитической сфере. Созданный к началу 30-х гг. механизм основывался на утверждении контроля руководителей Политбюро над всеми сторонами внешнеполитической деятельности путем предоставления различным ведомствам и органам частных полномочий. Ведущая роль НКИД в подготовке и осуществлении международно-политических решений сдерживалась другими участниками политического процесса, а ответственность за согласование их позиций и выработку решений Политбюро оставляло за собой[1911]. Несмотря на периодически предпринимавшиеся акции по разгрузке Политбюро от «вермишели» мелких дел, ни объем подлежавших его рассмотрению вопросов, ни его состав и порядок работы не позволяли осуществлять эффективное руководство внешнеполитическими делами. Паллиатив был найден в постепенном расширении сферы деятельности комиссий Политбюро. Большинство из них создавались ad hoс и работали от нескольких дней до нескольких недель. Полномочия таких комиссий по внешнеполитическим делам обычно ограничивались подготовкой или реализацией решений Политбюро, включая разрешение межведомственных споров, выработку ответа на предложения иностранных правительств, составлением или редактированием нот иностранным правительствам или их миссиям[1912]. Они состояли либо из представителей нескольких ведомств, либо из руководителей Политбюро и НКИД и, судя по всему, не имели собственного аппарата. Более широкой компетенцией обладали комиссии, руководившие переговорами о заключении политических и хозяйственных соглашений. Так, в июне 1931 г. была организована «комиссия по переговорам с Францией», в которую вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе, Розенгольц и Крестинский[1913]. Лишь в исключительных случаях комиссии наделялись правом принятия самостоятельных окончательных решений по принципиальным вопросам[1914]. Важнейшими из временных органов Политбюро в рассматриваемый период были комиссии по Афганистану (1928–1929 г.), о военном сотрудничестве с немцами (1928–1929 г.), по советско-китайскому конфликту (1929 г.), по польско-советским делам (1931–1932 гг.), фактически постоянной являлась Монгольская комиссия. Однако другие важные направления, постоянно находившиеся в поле внимания Кремля, оставались вне сферы деятельности комиссий Политбюро. В мае 1928 г., одновременно с решением «прекратить активную работу советских органов на Балканах», была ликвидирована существовавшая с начала 20-х гг. комиссия Политбюро по балканскому вопросу[1915]. Другим фактором, смягчавшим остроту противоречия между внешнеполитическими полномочиями Политбюро и его возможностями их осуществления, являлась неутомимая работа Генерального секретаря, чье владение деталями позволяло вспомнить о Наполеоне[1916]. Однако ни Политбюро, ни Сталин не располагали рабочим аппаратом, способным на постоянной основе осуществлять самостоятельный анализ и выработку рекомендаций по проблемам международной политики. В отсутствие соответствующего «отраслевого» отдела ЦК ВКП(б) на рубеже 20-х—30-х гг. эти функции фактически возлагалась на Наркомат иностранных дел, и Литвинов имел основания утверждать: «Наша Коммунистическая партия не имеет внешнеполитических отделов, и наш комиссариат осуществляет внешнюю политику, как государства, так и господствующей партии»[1917].