Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

РЯДОВОЙ. Правду скрыла бы?

НИНА. Чудной вы. Это не правда была бы, а самый большой обман. Расскажи я им все, я бы обманула тех, кто борется за настоящую правду на земле — за освобождение людей. Это есть наша правда, и о ней весь мир знает. И ложью будет все, что мешает этой нашей борьбе.

РЯДОВОЙ. Вот, вот… именно так, именно.

Звонок телефона. Рядовой подходит и говорит писклявым бабьим голосом.

А? Домработница! Нет ево, нет, и не знаю, ничего не знаю…

Кладет трубку.

Ложью будет все, что мешает нашей беседе…

НИНА (улыбаясь). Что-то мне легко как! Как будто не случилось ничего.

РЯДОВОЙ. Вы все наболевшее выговорили, и теперь вы совсем легкая, пустая… и усталая.

НИНА. Да — усталая.

РЯДОВОЙ. А у меня чудесное радио есть. Самоновейшей конструкции. Вот мы поймаем Европу и отдохнем… (Настраивает.) Вот… Берлин — там тоже говорят… мимо… Лондон… Слышите, в ресторане вилки-тарелки стучат… (Заиграли.) Вот он, другой-то мир. Отдыхайте, девочка.

Пауза. Слушают.

НИНА. А помните, как я поцеловала вас? Сама не знаю, как так вышло.

РЯДОВОЙ. Еще бы!

НИНА. Нет, я знаю. Это потому, что я люблю вас, Сашенька. Вот я какая дерзкая, полюбила — первая об этом говорю. По-особому как-то люблю, потому что верю вам, как самой себе, даже больше, себе-то я не всегда верю.

РЯДОВОЙ. Нина…

НИНА. Что, Сашенька?.. Только вы не трогайте меня сейчас, давай так посидим. Я ведь к тебе пришла, не прогонишь? Ночевать мне негде, я домой идти не хочу. Я тут, на диванчике.

РЯДОВОЙ. Вот… Ну зачем так говорить. Ты знаешь — вот, вся квартира. Нина…

НИНА. Вы смешной, Сашенька. Хотите сказать и не можете, неловко…

РЯДОВОЙ. Да… У меня всегда… все ужасно нескладно… кувырком…

НИНА. Все сейчас от меня далеко-далеко… В зале до нашего собрания хоровой кружок занимался. На доске начертили ноты и слова. «На горе стоит верба, а под той вербой молодой царевич с паньей в гусли играют». И я, чтобы успокоиться, все эти слова читала без конца. Царевич, панья, гусли… верба… а меня вот исключили… Ты, Сашенька… Когда Накатов придет, с ним ласково поговори, у меня сердце болит за него, он ведь до вас был мне самый близкий человек… И я хочу, чтобы ему тоже хорошо было. Он идти боялся, не хотел, а я смеялась: кого боитесь? Разве первого друга можно бояться.

РЯДОВОЙ. Да он шутил с тобой.

НИНА. Нет, видишь ли, Сашенька, по-моему, у них группа организовалась какая-то.

РЯДОВОЙ. Группа?

НИНА. Ну да. Гусев с военного завода, потом Хруста-лев — такой рыжий, худой. Семеновский. Они все вас хорошо знают… Но они мне ничего о себе не рассказывали… С вами Накатов придет разговаривать обо всем. Только смотрите не проболтайтесь, как будто все невзначай вышло и вы ничего от меня не знаете. Хорошо?

РЯДОВОЙ. Хорошо. Но тут, Нина…

Встал, зашагал.

…ты должна знать…

Звонок телефона, слушает.

Да… Накатов здесь. (В трубку.) Пусть пройдет… Ну?

НИНА. Я… Я в другую комнату уйду, чтобы вам не мешать. Ты поласковее с ним, Сашенька.

Уходит.

7

НАКАТОВ (входит, здоровается). Прости, Саша, за поздний час. Один?

РЯДОВОЙ. Один. Садись, Василий, будем говорить.

НАКАТОВ. Печенье? Это хорошо. Я люблю печенье. (Ест.) Историю с Ниной, разумеется, знаешь.

РЯДОВОЙ. Знаю. И больше всего удивлен твоим молчанием.

НАКАТОВ. Так нужно… Я молчу, как Наполеон на острове Святой Елены.

РЯДОВОЙ. Думаешь бежать с острова?

НАКАТОВ. Если и бежать, то не на сто дней…{319} Ты — последовательный сторонник генеральной линии, я — раскаявшийся отщепенец… Но славное прошлое связало нас дружбой, и я хочу говорить откровенно. Можно?

РЯДОВОЙ. Нужно.

НАКАТОВ (встал, бросил печенье). Слишком много вот тут… До каких пор молчаливо ждать?

РЯДОВОЙ. Перемен?

НАКАТОВ. Встряски. Такой встряски, которая повернет массы.

РЯДОВОЙ. Гордый ты, очень гордый… А может, лучше самому повернуться?

НАКАТОВ. К подхалимам и хамелеонам? К системе [магометанского] социализма? Что они делают с молодежью, те, которые сейчас наверху? Они воспитывают янычар, готовых броситься на любого, кто усумнится в правильностях линии.

РЯДОВОЙ. Враги всегда обвиняли Владимира Ильича{320} в непримиримости…

НАКАТОВ. «Я мыслю — следовательно, существую…»{321} Ха! Но они же разучились мыслить — эти непримиримые. Стало быть, они не существуют. Так и есть. Они движутся инерцией громадного, как земной шар, исторического движения… Но все это до первой войны. Война разрушит инерцию, кровь прояснит мозги.

РЯДОВОЙ. Добавь — война, в которой нас разгромили бы. Ибо победоносная война еще сильнее сплотит массы вокруг нашей теперешней линии. Стране Советов ты желаешь поражения?

НАКАТОВ. А если не война, то борьба внутри. Активная и тайная борьба…

РЯДОВОЙ. Против кого? Против партии, в которую ты вернулся, признав на бумаге ошибки? Против нее, но вместе с теми, кто давно мечтает эту борьбу начать, — вместе с буржуазными интервентами… Так?.. От каторги и ссылки за революцию — до рукопожатия контрреволюции… Ты выбираешь эту дорогу?

НАКАТОВ. Я был и остался революционером… Мое прошлое…

РЯДОВОЙ. Твое прошлое тебе не принадлежит! Если хочешь быть памятником — умри вовремя… Но если остался жить — иди в ногу с жизнью.

НАКАТОВ. Чьей жизнью?

РЯДОВОЙ. Жизнью миллионов. Вся страна учится владеть землей, мыслить и управлять. Миллионы подняты. Они склонились над книгами, прильнули к микроскопам, рулям, механизмам… Они прошлых авторитетов не признают и вчерашних заслуг не вспомнят, если ты сегодня не с ними…

НАКАТОВ. Но те, кто ими руководит!

РЯДОВОЙ. Те поняли, что движемся мы не инерцией, а волей этих миллионов, те эту волю организовали и направили на борьбу с инерцией, заткнув рот болтунам и паникерам…

НАКАТОВ. О ком ты говоришь?

РЯДОВОЙ. Я говорю о нашем Центральном Комитете… [Я говорю о вожде,] который ведет нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о [человеке,] сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. [Имя его] на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И [вождь этот] непобедим, потому что непобедима наша революция. Ты знаешь, о ком я говорю…

НАКАТОВ. Значит, наверху все благополучно? Значит, враги только внизу?

РЯДОВОЙ. Нет, враги были и в Центральном Комитете. Вышибли.

НАКАТОВ. Враги?

РЯДОВОЙ. Предатели.

НАКАТОВ. Были.

РЯДОВОЙ. А если остались — добьем!

НАКАТОВ. Так…

Встал. Молчание.

Что ж, Наполеон… Иные ему изменили и продали шпагу свою. Иные…{322} Я всю жизнь ошибался в людях — и вот еще один, надеюсь, последний раз. Прощай! (Усмехнулся.) Но счастлив я на этот раз, что не сказал большего.

РЯДОВОЙ. И на этот раз счастье тебе изменило. Я знаю все, что мне нужно знать.

НАКАТОВ. Что именно?

РЯДОВОЙ. Хрусталев. Семеновский. Гусев… И кто еще? Конспиративная группа для борьбы с Центральным Комитетом.

НАКАТОВ. Кто?.. Кто?.. Нина?.. Нина тебе сказала?

РЯДОВОЙ. Она.

НАКАТОВ. Предашь?

РЯДОВОЙ. Нет, не предам…

НАКАТОВ. Саша!..

РЯДОВОЙ. Я не предам партию. Я расскажу ей обо всем.

НАКАТОВ. А!

Схватил голову руками, сел на крайний стул.

Вбежала НИНА.

8

НИНА. Нет, нет, он не расскажет, нет…

НАКАТОВ. Ты здесь? У него?

НИНА. Я поговорю с ним, я знаю — он меня послушает, это ведь я, все я.

НАКАТОВ. Ты мало его знаешь, Нина.

НИНА. Я знаю его лучше вас! Я его сердце знаю!

РЯДОВОЙ. Ты мало знаешь мое сердце, Нина!

НАКАТОВ. Вот! Слышала? Это — ответ. Ответ на все. Прощай, милая ласточка. Ты не виновата. Это — моя глупая вера в людей. Я думал, что дружба, скрепленная жизнью, стоит большего, и только сейчас понял все до конца. Я слишком слабо ненавидел врагов и чересчур сильно доверял друзьям. (Рядовому.) Если есть еще на свете сила проклятия — я проклинаю тебя [как человек и революционер.] Пиши, пиши обо мне — я этого не прочту. Но выстрел мой ты услышишь. Прощай!