Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

предшественник, они решили попытаться прийти к цели, которую ставили перед собой нетерпеливые революционеры, окольным, но более надежным путем. По их мнению, от нынешнего российского режима, защищенного самодержавием, слишком далеко до будущего социалистического рая, чтобы перепрыгнуть это расстояние одним скачком, и они наметили несколько «привалов», где можно было бы с удобством остановиться и отдохнуть во время пути. Первый привал – это конституционализм с парламентскими институтами. В течение нескольких лет парламентское большинство, разумеется, будет иметь буржуазия, но постепенно упорным трудом четвертое сословие одержит верх, и тогда можно будет провозгласить наступление социалистического золотого века. А до той поры нужно заручиться доверием масс, особенно фабричных рабочих, которые умнее и не так консервативны, как крестьяне, и создать мощные рабочие организации как основу для будущей политической партии.

Эта программа, конечно, предполагала совместные действия с конституционалистами, от которых, как я сказал, революционеры старой школы сурово держались в стороне. О формальном союзе не могло быть и речи, и уж тем более о «союзе сердец», потому что социалисты знали, что либералы будут решительно противодействовать их конечной цели, а либералы знали, что их попытаются использовать как орудие; но, по всей видимости, ничто не могло помешать обеим группам соблюдать по отношению друг к другу доброжелательный нейтралитет и плечом к плечу дойти до того «привала», где они могли бы обдумать, как и куда идти дальше.

Когда я впервые познакомился с русскими социал-демократами, я вообразил себе, что их планы носят исключительно мирный характер и что их партия, в отличие от предшественников, эволюционная, а не революционная. Впоследствии я обнаружил, что понял их не совсем верно. В обычное, спокойное время они применяли только мирные методы и полагали, что пролетариат в интеллектуальном и политическом смысле пока еще недостаточно готов взять на себя огромную ответственность, отведенную ему в будущем. Более того, когда наступит момент избавления от самодержавной власти, они предпочли бы постепенную ликвидацию внезапному катаклизму. До сих пор их можно было бы назвать скорее эволюционистами, чем революционерами, но их план не исключал и силовых методов. Они не считали своим долгом противостоять насилию со стороны самых нетерпеливых революционных групп и не гнушались пользоваться беспорядками для достижения своих целей. Публичную агитацию, которая в России в любой момент может вызвать репрессии со стороны властей, они считали необходимой для поддержания и укрепления духа сопротивления; и когда полиция применяла силу, они одобряли ответное применение силы агитаторами. Однако они принципиально отказывались от терактов.

Кто же тогда были террористы, убившие столько великих людей? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен познакомить читателя с другой группой революционеров, которые, как правило, находились не в товарищеских, а во враждебных отношениях с социал-демократами и называли себя эсерами (социалистами-революционерами).

Как и другие революционные группы, эсеры объявили своей целью переход политической власти от самодержавия к народу и полное переустройство национальной жизни на самых передовых социалистических началах. В некоторых пунктах они были заодно с социал-демократами. Они признавали, например, что общественному переустройству должна предшествовать политическая революция, что необходима большая подготовительная работа и что усилия следует сосредоточить прежде всего на промышленном пролетариате как на наиболее сознательной части масс. С другой стороны, они, в противоположность социал-демократам, утверждали, что ошибочно ограничивать революционную деятельность городским рабочим классом, который недостаточно силен, чтобы свергнуть самодержавную власть. Следовательно, агитацию нужно было распространить и на крестьянство, достаточно «развитое», чтобы понять хотя бы идею национализации земли; и для выполнения этой части программы была создана специальная организация.

При таком единомыслии, казалось бы, социал-демократы и социалисты-революционеры могли бы объединить силы для совместной борьбы с правительством; но, помимо взаимной ревности и нетерпимости, которые так часто встречаются и в революционных, и религиозных сектах, их союзу или даже искреннему сотрудничеству мешали глубокие различия как в учении, так и в методах.

Социал-демократы по существу были схоластами. Будучи бескомпромиссными апостолами Карла Маркса, они верили в так называемые непреложные законы общественного развития, согласно которым социалистического идеала можно достичь только через капитализм, а промежуточная политическая революция, которая должна заменить самодержавную власть народной, будет осуществляться на основе преобразования и организации промышленного пролетариата. С духовной гордостью людей, ощущающих себя воплощением непреложного закона, они часто смотрели свысока, с чувством весьма похожим на презрение, на простых эмпириков, которые не разбирались в научных принципах и руководствовались соображениями практической целесообразности. Такими эмпириками казались им эсеры, потому что те отвергали постулаты или, по крайней мере, отрицали непогрешимость марксистской школы, цеплялись за идею частичного сопротивления господствующему влиянию капитализма в России, надеялись, что крестьянство сыграет важную роль в осуществлении политической революции, и были глубоко убеждены, что приход политической свободы можно значительно ускорить при помощи терроризма. По этому последнему пункту они весьма откровенно изложили свои взгляды в брошюре, изданной ими в 1902 году под названием «Наши задачи». Она гласит:

«Одним из сильных средств борьбы для такой партии, диктуемым нашим революционным прошлым и настоящим, явится политический террор, заключающийся в уничтожении наиболее вредных и влиятельных при данных условиях лиц русского самодержавия. Систематический террор совместно с другими, получающими только при терроре огромное решающее значение, формами открытой массовой борьбы (фабричные и аграрные бунты, демонстрации и проч.), приведет к дезорганизации врага. Террористическая деятельность прекратится лишь с победой над самодержавием, лишь с полным достижением политической свободы. Кроме своего главного значения как средства дезорганизующего, террористическая деятельность послужит вместе с тем средством пропаганды и агитации, как форма открытой, совершающейся на глазах народа, борьбы, подрывающей обаяние правительственной власти, доказывающей возможность этой борьбы и вызывающей к жизни новые революционные силы рядом с непрерывающейся устной и печатной пропагандой. Наконец, террористическая деятельность является для всей тайной революционной партии средством самозащиты и охранения организации от вредных элементов – шпионства и предательства».

В соответствии с этой теорией была создана «боевая организация», которая вскоре принялась за дело при помощи револьверов и бомб. Сначала было совершено покушение на Победоносцева; затем был убит министр внутренних дел Сипягин; далее были совершены покушения на виленского и харьковского губернаторов; впоследствии жертвами террора стали уфимский губернатор, вице-губернатор Елизаветполя, Плеве, великий князь Сергей и многие другие.

Хотя социал-демократы не испытывали сентиментальной брезгливости в отношении кровопролития, они возражали против этого образа действий, ссылаясь на то, что теракты не нужны и могут принести больше вреда, чем пользы делу революции. Одной из главных задач всякой разумной революционной партии должно быть пробуждение всех классов от привычной апатии и побуждение к активному участию в политической жизни; но терроризм окажет противоположный эффект, так как из него следует, что