Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

офицера, дослужившегося к сентябрю 1917-го до контр-адмиральского звания, в начале 1918 года убили в Мурманске — по одной версии, наемники английских интервентов, по другой, распоясавшаяся красная матросня, по третьей, вообще неизвестно кто. Так что К. уже в 13-летнем возрасте пришла на завод и очень скоро стала вести себя так, как полагалось тогда раскрепощенной комсомольской активистке. То есть во внутрипартийных дискуссиях середины 1920-х голосовала за оппозицию, меняла мужей и, — как рассказывают, — любовников, сражалась с буржуазными предрассудками вроде любви и супружеской верности, а взявшись за перо, писала поначалу тоже о том, как освободиться от мещанских оков: в дебютном рассказе «Девушка и комсомол» (1927), в повести «Натка Мичурина» (1929), в брошюре «Жизнь без контроля: Половая жизнь и семья рабочей молодежи» (1929).

В 1930-е дух вольницы из литературы и из жизни начал стремительно исчезать, власть, в том числе писательская, стала бдительнее, и К., случалось, даже исключали из Союза писателей (1936) и из партии (1937). Однако же довольно быстро восстанавливали — вероятно, потому что она была стопроцентно «своей», чему подтверждение первый роман «Рост» (1934) и, в особенности, самая знаменитая ее книга «Мужество» (1938) — роман о строительстве Комсомольска-на-Амуре, где одна из положительных героинь Клара Каплан сама доносит на любимого мужа, заподозрив его в связях с троцкистами.

Роман имел, как тогда говорили, хорошую критику, переиздавался при жизни писательницы более двадцати раз, положение К. к началу войны упрочилось, и с июня 1941 по июль 1942 года она даже была ответственным секретарем Ленинградского отделения ССП. На ее плечи легли как проведение эвакуации писательских семей, так и попечение о тех, кто оставался в осажденном городе. Тут-то, правда, оказалось, что в условиях блокады эта должность для репутации более чем рискованна. И если одни писатели, в том числе О. Берггольц, с благодарностью вспоминают о самоотверженности и бескорыстии К., то по мнению других, например переводчицы Л. Слонимской, «на этом посту она была грабительница, взяточница и убийца», которой «еды хватало не только на ее семью, но и на кутежи, и на любовников»[1387]. Ю. Оксман в письме П. Беркову от 18 июня 1962 года мимоходом назвал К. «людоедом»[1388], да и Л. Гинзбург, гораздо более осмотрительная в выборе выражений, сказала: «Она, видимо, очень страшный человек»[1389], — хотя и признала, что «ею были недовольны, как были бы недовольны всяким, кто ведал бы в это время распределением благ»[1390].

Как бы там ни было, именно К. стала автором книги «В осаде» (Звезда. 1947. № 6–10) — первого романа о ленинградской блокаде, и, казалось бы, после того, как в следующем году он получил Сталинскую премию 3-й степени, все в жизни писательницы должно было наладиться. Так ведь нет же — на писательских собраниях конца 1940-х годов имя К. трепали, как только могли, и всё ей ставили в вину: и происхождение «из бывших», и брак с уличенным в троцкизме писателем-маринистом А. Зониным, и подозрение в любовной связи с секретарем горкома Н. Синцовым, пострадавшим по известному «ленинградскому делу». Причем — случай неслыханный! — многочисленные враги К. позволяли себе даже усомниться в решении непогрешимого Комитета по Сталинским премиям, публично называя роман «В осаде» посредственным.

Вот и вышла от высокой награды и 25 тысяч рублей премиальных одна только польза: К. смогла улучшить свои жилищные условия, с доплатой обменяв маленькую квартиру № 132 в доме 9 по каналу Грибоедова на гораздо большую квартиру № 122, которую до этого занимал вконец обнищавший М. Зощенко.

Прошло, однако же, и это. В пору Оттепели К. была награждена к 50-летию орденом Трудового Красного Знамени, стала членом правления СП СССР, в течение трех лет возглавляла в Ленинграде Комиссию по работе с молодыми авторами, покровительствовала альманаху «Молодой Ленинград», постоянно, — как напоминает Я. Гордин, — повторяя фразу: «Я хочу помирить молодежь с Советской властью». И роман «Мужество» продолжал переиздаваться, и новые книги выходили — «Дни нашей жизни» (1952), «Китай сегодня и завтра» (1958), «Иначе жить не стоит» (1960), «День, прожитый дважды» (1964), «Вечер. Окна. Люди» (1974), «Здравствуй, молодость!» (1975).

Если же говорить о литературной позиции К., то вела она себя, по крайней мере, не хуже других. 22 октября 1956 года специально приехала из Ленинграда на собрание в Центральный дом литераторов, где обсуждали роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», чтобы сказать: «Уж очень он беспокоящий. Это — заслуга писателя: он своей книгой сумел по-настоящему обеспокоить всех честных коммунистов»[1391]. И более того, в разгар травли Дудинцева надеялась защитить его в журнале «Москва» («Статья эта побывала в пяти редакциях — и наконец нашла себе пристанище», — писал дочери К. Чуковский)[1392], и не ее вина, что публикация была запрещена.

Спустя полгода, правда, когда давление идеологического пресса достигло максимума, К. тоже пришлось признать, что роман Дудинцева «слаб» и «неверен», однако — отметим эту важную тонкость — она не столько обличала его идейные пороки, сколько порицала лично себя за то, что, увлекшись романом, «увидела три ярко нарисованных отрицательных типа и прижмурила глаза на все остальные дефекты книги»[1393].

Или вот сюжет с «Доктором Живаго». Как писателю-коммунисту К. и тут не удалось промолчать, но, выступая 30 октября 1958 года на писательском собрании, удалось ограничиться несколькими бранными словами в адрес Б. Пастернака и пожеланием, по тем временам почти миролюбивым: «самое лучшее, что мы можем сделать, — наши газеты и наши организации — это по-настоящему исключить его, то есть перечеркнуть и перейти к своей созидательной работе и не упоминать больше этого имени»[1394].

И, наконец, последний памятный эпизод.

Май 1967 года. Большой Кремлевский дворец. В кулуарах IV съезда писателей СССР делегаты только и говорят, что о письме А. Солженицына, бросившего вызов цензуре и казенному единомыслию, но с трибуны этого имени назвать не смеет, разумеется, никто. Кроме К., которая, ритуально поблагодарив партию за неустанную заботу о советской литературе, закончила свою недолгую речь так:

Можно как угодно, можно по-разному оценивать творчество того или иного писателя, можно спорить с ним, можно критиковать его, но нельзя делать вид, что явление просто не существует, как скажем, в докладах получилось с именем талантливого писателя Солженицына.

В президиуме съезда К. аплодировал только А. Твардовский, зато в зале, — как рассказывает В. Лакшин, — «овация длилась минуты 3»[1395].

Такое, действительно, помнится.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит, 1980; Мужество: Роман. Калининград, 1988.

Лит.: Золотоносов М. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями. М.: Новое лит. обозрение, 2013.

Кирпотин (Рабинович) Валерий Яковлевич (Израилевич) (1898–1997)