Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

стоять где-то в Венерсборге!

— В Венерсборге имеется по крайней мере одна статуя в честь каждого правителя Делориана, ну а статуй Малькольма…

— Нет ничего проще, чем отличить среди них гномью работу! Она…

Голос его теряется, растворяется в неподвижном воздухе золотых колец Двинтилия, что в этот ранний для царства час был девственно чист от любого шума или звука. Все эти улицы кажутся Аде ненастоящими, будто уже давным давно вымершими и не сохранившими даже тени былой жизни. Громоздкие дома вокруг видятся ей чем-то создающим иллюзию жилья, а вовсе не являющегося им. Вместо земли, неровной горной породы или мощенной булыжниками разной формы дороги здесь под ее ногами — идеально ровные каменные плиты со странным синеватым оттенком, что она скорее ожидала бы увидеть в чьем-то богатом саду, чем на обычной дороге. Саду куда более богатом, чем сад ее собственной семьи. Эти плиты такие безупречно чистые и словно бы нетронутые еще ничьим шагом до нее, что Аде не верится, что она и впрямь стоит на улице и становится совестно за собственные замызганные и потрепанные дорожные сапоги, в которых она осмелилась зайти в это место и марать его.

Один за другим они минуют дома, что кажутся Аде лишь огромной объемной мозаикой, выложенной из того же синеватого камня разными формами и в обилии украшенной позолотой, чтобы различаться между собой. Каждая из них — на своем собственном постаменте. Ада не сразу понимает, что еще здесь кажется ей давящим и странным: ни у одного дома нет окон. Разумеется, в них не было практической нужды, когда свет солнца не имел никакого доступа в эту пещеру, а снаружи светили точно те же камни, что и внутри домов, но от этого ей становится не по себе. Хоть свод и висит высоко над их головами, будто настоящее небо, а взгляд даже не может окинуть каждый уголок царства из верхнего полукруга, что возвышался над всеми остальными, ей будто бы начинает не хватать воздуха. Гномья работа на тысячелетия… Должно быть, каждому из этих огромных домов, их синим с позолотой стенам и золотым купольным крышам, всему этому никак не меньше нескольких тысячелетий…

Все становится ясно в один миг, когда Ада вспоминает единственные здания в ее родных краях, что никогда не имели окон. Не могли иметь и вовсе не нуждались в них. Дорога на пути к Черному Дракону привела их на колоссальных размеров кладбище, в город богатых склепов, их слепых и глухих стен.

Невольно ее взгляд обращается в сторону, туда, где тихо бредет Коннор, еще более потерянный, чем она сама, и так и не проронивший ни слова с тех самых пор, как они вошли в Двинтилий.

— Коннор? — она окликает его мягко, прежде чем успевает задуматься, а стоит ли. Она не знает наверняка, чего хочет этим добиться и что хочет сказать, но от ощущения грозовой тучи на его душе, что отдается даже ей, просто идущей рядом, становится еще неуютнее.

Он поднимает на нее чуть рассеянный взгляд, отчасти все же вернувший былую трезвость, и прочищает горло, но так ничего и не говорит. Она отворачивается, робко находит его руку своей на ощупь и, не повстречав испуга или попыток отдернуть ее прочь, переплетает их пальцы. Его — холодные и нервные, немного мозолистые, и свои — теплые, маленькие, но крепкие. Они оказываются позади остальных, на улице пустой ото всех иных жителей Двинтилия, никем незамеченные, и Аде даже становится смешно от подобной ситуации. Того, как стыдливо и воровато она касается человека, самими богами названного ее мужем. И вместе с тем, становится ей и спокойнее от того, что он хоть и безмолвно, но оказывается рядом, будто невольно ищет от нее тепла и поддержки, впервые за столь долгое время в пути.

До самого дома старого скульптора им так и не встречается ни единой живой души, будто и вправду живым нет места в этом городе. Нужный пьедестал узнается без малейшего труда, хоть никто из них, за исключением одного лишь хозяина, никогда не бывал здесь прежде. Подножие высокой лестницы с каждой стороны, будто каменные привратники, украшают скульптуры до невозможности суровых гномов, чьи лица словно бы застыли в вечном недовольстве и, в отличие от лиц из плоти и крови, уже не были способны когда-либо разгладиться. Проходя мимо Ада внимательно присматривается к ним и невольно сглатывает. Выполненные в полный гномий рост, под определенным углом они ничем не отличаются от живых, решивших хорошенько обваляться в муке, а затем посоревноваться, кто из них сумеет дольше простоять в одной позе без единого движения. Чудится, что вот-вот один из них сдастся и шевельнет затекшими конечностями. Инструментами древнего мастера на их лицах была написана каждая морщинка и каждая пора мраморной кожи. Сразу отличают их только глаза — широко раскрытые и совершенно пустые, белые, без радужек и зрачков.

— Вы должны были ужасно утомиться в такой долгой дороге, — скульптор становится все суетливее и взволнованнее с каждой новой пройденной ступенькой. — Для Двинтилия день только начинается, но на поверхности уже глубокая ночь. Было бы ужасным невежеством с моей стороны не дать вам отдохнуть, я немедленно распоряжусь приготовить гостевые комнаты!

— Нет никакой нужды в спешке, мастер, — смущенно отнекивается Ричард. — Мы лишь побеспокоим вас, если станем спать днем и просыпаться по ночам.

Они входят в дом под заверения мастера в том, как давно никто не гостил у них, как счастлив он чести принимать столь почетных гостей у себя и как они никоим образом не сумеют доставить ему хлопот и беспокойства. В отчего-то упущенный Адой миг все это переходит в раздавание указаний высыпавшим им навстречу слугам. Ей хочется нагнуться, чтобы как можно скорее стянуть с себя обувь и не оскорблять хозяев марая их вычищенные полы из темного мрамора, когда она понимает, что все время до этого она так и держала чужую руку. Ладонь успела чуть вспотеть, но это она замечает лишь сейчас.

— Мы можем, — едва слышно, надтреснутым от молчания голосом, давит из себя Коннор, и Ада слушает его, внимательно ловит каждый звук, позабыв даже о том, чтобы оглядеть внушительный чужеземный холл, — можем поговорить? Только вдвоем?..

Она не успевает даже раскрыть рта, когда какая-то сила вдруг подхватывает ее, будто боится продержать на месте лишний миг, и стремительно уносит куда-то вглубь дома, далеко от замерших в ничуть не меньшем недоумении спутников.

Ада не сопротивляется, хоть ровным счетом