Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

и со вздохом хлопает по нему рукой. Ждет, когда бы я смог высвободить из него нашего царя и вашего императора. Время уже почти пришло! Но сперва, как и обычно, я должен сделать первую миниатюру из глины. Проходите за мной, сир, я подготовлю все необходимое и посмотрю, как бы мне вас поставить…

Вдвоем они идут дальше и скрываются за одним из мраморных блоков. В ту же секунду все это время державшийся позади остальных Блез тяжело выдыхает и опускается на свободный край пьедестала, спиной прижимаясь к мрамору. Коннор оглядывается туда, откуда слышатся звон инструментов и голос суетящегося гнома, и, решив, что там он совсем ни к чему, опускается рядом с наемником.

Тот словно бы не замечает этого, ни единый мускул не дергается на его лице, а веки остаются опущенными. Так они сидят, пока по помещению не растекается землистый запах глины.

— Не сообразил поблагодарить еще там, — наконец решается Коннор. — За… эту штуку. Уверен, что тебе самому она не нужнее?

— Я приспособлюсь, рыжий, — тихо отвечает Блез. — Я всегда приспосабливаюсь. Дай время.

— Что там? В мешочке?

— Открой, — он усмехается, — никто тебя не укусит. Если только ты не веришь, что гномьи байки говорят правду, и потолок обрушится на нас за это.

— Говори они правду, — пальцы Коннора снова нащупывают нужное в кармане, — от тебя уже давно обвалился бы сам свод пещеры. По крайней мере, на четверть.

Сбоку от него слышится слабый смешок, а на ладонь Коннору из развязанного мешочка выскальзывает один единственный листок. Ярко-зеленый, с лазурными прожилками. Такой свежий, будто его сорвали с дерева никак не больше минуты назад, и слабый травяной запах расплывается по воздуху. Коннор медленно поворачивается к Блезу, откинувшему голову на камень и наблюдающему за ним из-под ресниц. На его лбу, несмотря на прохладу каменной мастерской, вздуваются и блестят крохотные капельки пота. Чтобы услышать его слова, приходится сдвинуться ближе:

— Лист с Сердца Терры, — объясняет наемник и его пальцы тянутся к его собственной груди, где, как помнит Коннор, изображено само древо. Кажется, впервые за все время их знакомства, одежда на наемнике тщательно застегнута до самого горла.

— Сколько ему? С тех пор как его сорвали, я имею в виду.

— Их не срывают. Терра сама отдает их, если достаточно искренне попросить ее защиты для кого-то. Этому — лет тридцать, может и больше.

— Так они не увядают?

— Не увядают, пока их хранят дети Первых. Он принадлежал моей матери сколько я ее помнил. Когда нас забирали в империю, она успела передать его моему брату. Он — мне, когда я бежал от Триады. Заставил ему поклясться, — Блез грустно усмехается, — что я верну его Терре, когда доберусь до Теллоны.

Они оба умолкают. Коннор хочет что-то сказать, но не находит для этого подходящих слов. Даже сейчас, когда из осторожности оба они снова говорят на Всеобщем. Он смотрит на пустую стену перед ними и вслушивается в неразборчивое бормотание скульптора, которое словно бы и не смолкало ни на миг все это время.

— Это намного тоскливее чем я ожидал, — нарушает молчание Блез. — На большинстве скульптур в Теллоне нет одежды. Надеялся, тут может быть так же.

— Ты о брате моем говоришь.

— Знаю. И пользуюсь твоей благодарностью, которая не позволит двинуть мне в морду за это,— его лицо, вернувшее было себе прежнее и куда более привычное выражение, вновь становится серьезным. — Знаешь, можешь сколько хочешь считать себя имперцем, кем угодно, хоть морским чертом с тремя рогами и двумя задницами, но посмотри на этот листок. Он такой же зеленый. Целиком, а не наполовину. Первые не видят разницы между мной и тобой, для них мы оба их дети.

— Я знаю, — неожиданно для себя отзывается Коннор. — И всегда знал. Но я родился не там, где с этим можно было бы спокойно жить.

— Нигде нельзя жить спокойно, если подумать. А здесь ты всегда будешь чужаком, — холодно припечатывает наемник. — Я в землях, куда меня привезли против моей воли, а ты — в землях, где ты родился и вырос. Что бы ты ни делал, люди никогда не забудут тебе того, что здесь ты чужак, и никогда не дадут забыть тебе самому. Можешь и дальше пытаться плыть по течению, с которым никогда не справишься, а можешь послать всех их на хер и жить своей жизнью так, как она идет. Обратно никому из нас уже не родиться, а стыдиться себя всю жизнь — не жизнь. Тебе не нужны напоминания, чтобы помнить, кто ты такой, так будь собой и гордись этим, рыжий. Другого тебя у тебя уже никогда не будет. И еще… цени тех, кто всегда все равно видит тебя, а не ваши различия и прочее дерьмо.

— Я понял кое-что тогда в Эрде, — решается Коннор. Наконец, столько времени спустя, он чувствует, что пришел подходящий для этого откровения момент.

— Да?

— Когда кассаторы бросили меня дожидаться казни в камере… там были еще двое. Обычные выродки, еще и не самые лучшие, раз уж их схватили, на чем бы они там ни попались. И даже они, самые низкие отбросы империи, говорили об эльфах и теллонцах как о мусоре. Таком, который они скорее по говну обойдут, чем дадут ему себе сапоги изгваздать.

— Да, — Блез невольно прыскает, — обычные дети самых бедных делорианских улиц. Забавно, что ты не встречал их прежде. Они бы и королю под ноги без долгих раздумий плюнули, окажись он перед ними. Без стражи только, само собой.

— Не в том дело было… они не видели моих волос. Настоящих. Думали, я такой же имперец как они сами. Говорили со мной как с равным, а на деле все это только потому, что я их обманул. Выдал себя за другого. Того, от которого они не кривятся, с которым говорить можно и даже стоять рядом. А я сидел и думал все… как же оно так просто выходит? Меня всю жизнь презирали за то, кем я родился, стоило только увидеть. Сперва в Венерсборге, потом в Ордене, а потом везде, куда меня только заносило после побега. А все было так вот просто. Спрятать от людей одни только волосы, именем не теллонским назваться — и все. Уже принять как равного готовы, и вроде как, это все, чего я всегда хотел. Но вот только… Это уже не я буду. Они не со