Утраченные звезды - Степан Янченко

— Откровенно говоря, Николай Михайлович, меня интригует ваше отношение к митингу и ваша оценка его общественного значения, — запальчиво заговорил, не сдерживаясь ни в выражениях, ни в тоне голоса Фомченков.

— Выбирал бы выражения покорректнее в адрес вашего старшего руководителя, — тотчас отреагировал Лучин, старший по возрасту среди заместителей, и другие поддержали его общим голосом.

— Я своего уважения к Николаю Михайловичу не рассеиваю по ветру, но и своей реакции на презентацию митинга не склонен скрывать, — не замедлил парировать замечания коллег, Фомченков.

Гринченко смотрел на Фомченкова лукаво-улыбчивым взглядом и спокойным тоном погасил искру спора в свою защиту.

— Ничего, ничего, друзья, возбужденные откровения куда как лучше скрытой затаенности мысли. А Фирс Георгиевич трудно освобождается от демократической молодости, когда в моде было навешивать на противников разные ярлыки.

Выдержав минуту молчания, Фомченков невозмутимо продолжал:

— В моем видении на Станкомашстрое произошел не митинг, а самый заурядный внутризаводской бунт, вылившийся в насилие толпы над директором завода. Маршенин, конечно, допустил глупость, что довел дело до насилия толпы над собой, возбудил в рабочих бунтарские страсти. Гляди-ка, еще и омоновцев просил… На мой взгляд, этот внутризаводской бунт не надо поднимать до уровня организованного митинга с каким-то большим общественным значением и лучше будет его замолчать. А урок для нас должен быть такой, что надо использовать все запретительные меры и поменьше раздавать санкций на всякие демонстративные сборища.

— Другими словами, — не разрешать пикеты и митинги? — возразил Добышев, заместитель, ведающий вопросами общей экономики.

— Именно! А что в этом незаконного? Для сохранения общественного порядка? — не задумываясь, подтвердил свое мнение Фомченков, а насупленность и суровость лица говорили о его непреклонности.

Гринченко глядел на Фомченкова с веселым прищуром и спросил:

— А как же быть с демократией, не говоря о правовых конституционных нормах? Да и не годится забывать кое-что из недавнего прошлого, наполненного митингами.

Фомченков уже давно не воспринимал произнесенное при нем слово демократ за намек на его причастность к движению и к партиям демократов, но сейчас это слово царапнуло его честолюбие, он смешался и невпопад проговорил:

— Демократия в том смысле, на который вы, Николай Михайлович, намекаете, ни причем. И запрет на проведение митингов, в моем понятии, не лишает рабочих демократических прав в политическом аспекте.

Не меняя своего веселого прищура, спокойным дружественным тоном, привлекая внимание и других, Гринченко отвечал Фомченкову:

— Вы, Фирс Георгиевич, все еще не вышли из экспансивного состояния после рабочего дня, а поэтому и меня приняли за объект наскока. Про демократию я сказал без всякого намека в том смысле, что в современных российских условиях трудовой народ все больше учится жить в буржуазном государстве и потому все больше будет превращать законы из декларации в свое оружие для обороны от всевластия и произвола частного капитала, для того, чтобы заставить обратить внимание, в том числе и властей, на свое бедственное положение, на угнетение со стороны капитала, со стороны частной собственности вообще. Иначе получается так, что голос народа все меньше слышат те, кому положено слышать. А на митинге этот народный голос становится более мощным. Люди труда все глубже начинают понимать, что демократию они могут использовать как оружие для изменения политики реформ и больше того. А форма использования этого оружия — массовые митинги и демонстрации, всенародное неповиновение буржуазному режиму. Вот что мы должны держать в своем уме и с демократией не шутить, как с социально-правовым принципом. — Гринченко вдруг осекся, но сумел не подать вида. Он понял, что в своих разъяснениях Фомченкову слишком далеко зашел, увлекшись, позволил себе недозволенное по своему положению, слишком широко раскрылся и постарался все это закамуфлировать: — Я, например, не исключаю того, что нам, как органу власти в отдельных моментах придется прибегнуть, если не прямо, так косвенно, к этому народному оружию — к демократии во взаимоотношениях с акулами частной собственности. Почти что так оно, по существу, и получилось на митинге на Станкомашстрое. От придания митингу общественного значения нам не уйти. Наше дело теперь как можно быстрее, оперативнее решить все вопросы по передаче больницы на городской баланс, по ее частичному перепрофилированию, чтобы показать, что власти остаются с народом при проявлении беззаконного беспредела по отношению к нему.

Фомченков вдруг сник. Он не умел в процессе дискуссии обуздывать стихию своего мышления и под напором логических посылок легко утрачивал пылкость своего характера. Не сдавался, не признавал своего поражения, не допускал вида отступления, а просто умолкал и как бы пренебрежительно выключался из спора, оставляя за собой свое мнение. Однако выручал сам себя тем, что с легкостью переключался на обсуждение деловых вопросов. Так было и на этот раз.

Когда речь пошла о практической передаче больницы от завода городу, Фомченков первым сказал о своем деле:

— Мы с главой района Волковым предвидели ситуацию с больницей и уже предварительно навели тщательную ревизию, в порядке подготовки к зиме, и отремонтировали больничный коллектор канализации и участки канализационных отводов и водопроводов и заблаговременно подготовили акты передачи всего этого хозяйства от завода горводоканалу. Застопорилось наше дело аварией на заводе. Ждем возмещения денежной задолженности заводом, есть на этот счет договоренность с финуправлением завода. Так что по этой части все готово к приему больницы, — и он стряхнул с лица сумрачность, а скупая улыбка проглянула, как солнечный блик сквозь захмаренное небо.

Фомченков как бы дал направление обсуждению вопроса о больнице, и Гринченко оставалось делать только дополнения и некоторые изменения в поисках решений отдельных вопросов.

И в разговор о больнице включился Лучин Ефим Кондратович, заместитель Гринченко, ведающий вопросами социального комплекса. Комплекса, который сочетает в себе финансово-хозяйственную сторону существования с гуманитарно-культурным и духовно-нравственным наполнением содержания. Социальный комплекс нынче существует исключительно на регионально-местном бюджете и является позорнейшим всенародным укором высшим государственным властям. А чтобы отвлечь внимание простых людей от органов власти, лукавый, хитрый хор либеральных идеологов запустил в оборот слово чиновничество. И под ранг чиновников даже министры подведены. И это они, чиновники, в социальной политике виноваты во всенародных бедах. Казалось бы, незначительный тактический маневр, невидимо исходящий из тех же чиновничьих кабинетов.

Но в нем кроется лицемерно маскируемый расчет на то, что простой человек не разглядит действий властей под тогой чиновника и все бедственное бесправие отнесет на счет, якобы, стихийно расплодившегося чиновничества, которое окрутило буржуазное государство и с его помощью высасывает народные соки жизни. Государство делает вид, что борется с чиновничеством и в то же время унавоживает для него почву различного рода привилегиями, начиная с введения звания государственного служащего и кончая раздутыми зарплатами и пенсиями для него. И все это за счет народных кровных.

Лучин был коренастый, плечистый человек среднего роста, двигался неторопливо, уверенно и, казалось, чувствовал хорошую устойчивость в своих ногах. Он уже перешагнул свое пятидесятилетие, спокойно и рассудительно вел себя в общении с людьми, основательно объяснял причины и следствия общественных явлений, как и положено быть ученому философу.

Так случилось в жизни, что жизненные пути Гринченко и Лучина в прошлом часто пересекались. И, когда Гринченко стал руководителем области и пригласил Лучина к сотрудничеству в областной администрации, Лучин согласился, сдал институтскую кафедру философии, однако до конца не расстался с ней, и стал первым заместителем Гринченко, определяющим социальные вопросы в администрации. Он пользовался уважением и авторитетом у своих новых коллег, а в области жило много его учеников и единомышленников. В общем, Гринченко знал, кого приглашать к себе в администрацию. А прошедший митинг рабочих для Лучина не был неожиданным городским событием: как и для его старого друга профессора Синяева Аркадия Сидоровича. Они по-прежнему живут в одном доме, в одном подъезде, они каждый вечер встречаются за чаем и обмениваются итогами прожитого дня.

— Если по-деловому говорить о наших дальнейших шагах в вопросе заводской больницы, — заговорил Лучин спокойным тоном, — у меня лично подготовлены все проекты постановлений о приеме-передаче больницы. Так что, Николай Михайлович, дело только за формальным обсуждением вопроса и коллегиальным решением, а к подписанию все готово.