Утраченные звезды - Степан Янченко

Весь драматизм положения Гринченко, как руководителя области, кроется в том, что его власть, которую назвали исполнительной и государственной, никак не распространяется на Маршенина — владельца завода. Маршенин вылупился из какой-то антиобщественной, антинародной пучины независимо от государства, создавшего пучину как маршенинщину. Маршенин может так же и кануть в кромешность этой пучины, и это произойдет так же независимо от государства. И Гринченко такого оборота в жизни капитала не может уследить. И никто об этом не станет докладывать, потому что частный капитал существует в надгосударственной сфере, где властвует стихия конкуренции. В этом, с точки зрения здравого смысла, заключена вся абсурдность жизни капитализма.

И в этих условиях Гринченко не может не приветствовать победу рабочих на митинге, где Маршенин получил по рукам при попытке урвать в частное владение здания больницы, а людей оставить без лечения. Если бы даже он, Гринченко, был человеком других убеждений, как, например, будь он сторонником либерал-демократов, он все равно должен быть довольным результатом митинга, потому что он урезонил распоясавшегося хапугу.

Гринченко дал поручение помощнику собрать к нему в конце рабочего дня его заместителей, чтобы вместе с ними еще раз прослушать запись митинга и узнать отклики ближайшего окружения на такое событие в городе. К случаю интересно было увидеть отношение заместителей к рабочему движению (а митинг явился началом рабочего движения в городе) что, по его мнению, должно еще раз отразить персональную политическую позицию каждого и деловую реакцию на социально-политическое событие.

К своему удивлению, он увидел нечто неожиданное: из четырех заместителей двое даже не были наслышаны о митинге, — так глубоко они сидели в своей бюрократической яме от народной жизни.

Вообще-то, он редко прибегал к открытому административному воздействию на подчиненных. Он умел деловые отношения ставить так, что подчиненным казалось, будто они сами открывали назревшие вопросы, предлагали нужные решения на них и подходящие способы выполнения этих собственных решений. Ну и потом не к лицу было для порядочного, добросовестного работника забывать свои предложения. В противном случав сам же работник и оценивал свою добросовестность, свою порядочность и дисциплину. Так исподволь создавался авторитет руководителя области.

Пришедшие по заведенному порядку расселись с двух сторон длинного полированного стола, положили на него руки в ожидании включения магнитофона. Гринченко улыбнулся такой показной готовности подчиненных, молча отошел к письменному столу, взял там стопку чистой бумаги и небольшую хрустальную вазу с карандашами, которую поставил в центре стола, а листы бумаги разложил перед каждым слушателем.

— Эти атрибуты предназначаются для того, чтобы вы, очарованные митингом, не отлетели своим воображением далеко в сторону, — пояснил Гринченко.

Все поняли его лукавый намек и дружно рассмеялись.

Прослушивание записи началось при веселом настроении, однако в первые же минуты оно угасло: слишком серьезным и драматичным было выступление главного врача больницы. И каждый нашел, что записать для себя по ходу митинга. Когда магнитофон был выключен, некоторое время стояло молчание: все ждали, что дальше скажет Гринченко. А тот в свою очередь ожидал немедленного, даже взрывного отклика своих заместителей на столь значительное, по его мнению, событие.

Молчание, однако, затянулось на две-три минуты, но Гринченко оно показалось длительным, и он, сдерживая нетерпение, заговорил первым:

— Я, конечно, понимаю, что для оценки значения митинга надо время. Но первое, что можно сказать о митинге, так это то, что нам, руководителям области, никак нельзя пройти мимо него без внимания и соответствующих выводов. Вот и давайте обменяемся мнениями. Тем паче, что после этого митинга, закончившегося победой рабочих надо ожидать митинговых повторений и по другим вопросам. Это значит, что такие вопросы нам надо предвидеть, или вовремя улавливать их, а с другой стороны, если невозможно избежать митингов, то надо постараться придавать им превентивный, а не столь радикальный, тем более не экстремистский характер.

Говоря это, Гринченко ощутил в себе тяжесть какой-то противоречивости. Он в душе был доволен тем, что такой многолюдный митинг состоялся и завершился победой над Маршениным. Он скрыто радовался тому, как рабочие устами Петра Золотарева высоко оценили значение рабочего митинга, и что в оценке массового митинга, как формы выражения народного протеста, они поднялись до классового понимания протестной акции трудящихся. Еще больше радовался тому, что в лице Маршенина рабочие разглядели капиталиста-урода и, более того, увидели в нем представителя класса капиталистов, от которого им так же надо ждать классовой реакции на их митинг. И эту реакцию, прежде всего выдадут пробуржуазные партии…

И если на митинге не прозвучали голоса неприязни к антинародным, буржуазным партиям, так только потому, что в области они еще молодые и не успели проявить своей антинародной, буржуазной сущности. Но трудовым людям обязательно надо разглядеть и до конца понять эти открытые или скрытые буржуазные организации, чтобы правильно ориентироваться в своей классовой борьбе и в своих решениях на выборах.

Такие чувства теснились в душе Гринченко рядом с теми мыслями, которые он сейчас внушал своим помощникам. Он прекрасно понимал общую общественно-политическую ситуацию и атмосферу, окружавшую его, и держал себя весьма настороженно при беседах в кругу подчиненных. Он знал, что выскажи он открыто свое затаенное мнение и чувство, это может быть расценено как заговор против государственных порядков, что для руководителя области может быть чревато неприятностями и помешать защите интересов трудящихся. Нет, свое мировоззрение он должен проводить с большой осторожностью, с оглядкой. И в этом заключается вся драматичность его положения, которую к тому же он не должен показывать перед людьми — на сцене он обязан занимать место, определенное здравым смыслом, с учетом накала напряжения в воздухе.

Первым, как всегда, между прочим, стал говорить Фомченков, весьма экспансивный человек лет сорока пяти, высокого роста, но с развинченной узкой фигурой, с большой светловолосой головой, с которой на узкий лоб ниспадал закрученный локон. Из-под насупленного лба на людей подозрительно глядели темные, широко расставленные глаза. Под кураторством Фомченкова было все жилищно-коммунальное и энергетическое хозяйство области, в этой отрасли он был подготовленный специалист, обладал беспокойным, пробивным характером и шумными организаторскими качествами. С этой стороны в областной администрации он был ценный работник.

Очевидно, понимая это, он кичливо выставлял свою принадлежность к ранним демократам, среди которых в свое время выделялся крикливостью и вздорностью при выступлениях на перестроечных митингах. С годами он остепенился, глубже отдался своим инженерным занятиям, но от причастности к демократам не отказался, более того, часто бравировал своей партийной принадлежностью.

Он знал, что Гринченко ценит его за профессионализм как специалиста и организатора, а главное, за то, что на общие дела он не клал печати своей партийности, которую носил, скорее, для рекламы, чем для сути.

Вообще-то, по наблюдениям Гринченко, Фомченков своим примером наглядно характеризовал так называемых демократов, посев которых, хоть не очень густо, но взошел и в области. Демократы, особенно ранних всходов, отличались своей крикливостью, показной самоуверенностью, настырностью, даже наглостью, стараясь с особым вызовом держаться на виду у людей, как герои, делающие реформаторскую погоду.

Но вместе с тем, замечал Гринченко, у них был вид все же какой-то несмелости, незрелости, ощущения своей греховности, чужеродности по отношению к простому народу. И ершистость Фомченкова шла от понимания своей партийной ненужности, чуждой большинству людей. Фомченков относился к Гринченко с доверием и уважением. Это доверие повышалось и тем, что Гринченко в свою команду выбрал представителя от демократов, что создавало впечатление о разнопартийности аппарата администрации.

Гринченко для пользы дела не гнушался иметь отношения с демократами, всегда с особой внимательностью выслушивал высказывание Фомченкова. А там, где надо, тактично приводил его в норму логикой своих деловых доводов. И Фомченков чувствовал, что Гринченко таким порядком разоблачает несостоятельность и всех демократов.

— Откровенно говоря, Николай Михайлович, меня интригует ваше отношение к митингу и ваша оценка его общественного значения, — запальчиво заговорил, не сдерживаясь ни в выражениях, ни в тоне голоса Фомченков.