Утраченные звезды - Степан Янченко

Толпа безмолвствовала, но глаза людей светились воодушевлением.

Митинг встряхнул души

Полехин умолк и чуть отступил от микрофона, но было непонятно, кончил ли он свою речь, которую так странно прервал. И Костырин еще не объявил об окончании митинга, а Полейкин Кирилл широко шагнул к Золотареву и забрал из его рук Знамя, быстро свернул его, ловко натянул на него чехол и спрыгнул с машины. Запеленатое Знамя, колыхаясь над головами, поплыло, как поплавок, во двор завода, и там вся масса рабочих вместе со Знаменем отступила вглубь заводского двора.

— Куда понесут Знамя? — спросил Андрей Петра Агеевича.

— Спрячут на заводе… Считается, пока Знамя на заводе и под охраной рабочих, завод будет жить, — пояснил Петр Агеевич с явной гордостью за своих товарищей.

А Андрей тут же вспомнил из прочитанного, как во время войны бойцы берегли знамена своих полков как символы воинской чести и непобедимости патриотического духа, и поверил, что рабочие под своим Знаменем смогут уберечь свой завод от окончательного разорения. А их решимость к тому только что была проявлена и прозвучала призывом в речи Полехина. И он сегодня постоял под заводским Знаменем, как под символом решительности в борьбе, и был рад чувству единения и пламенности в своей душе, которое и после митинга не торопилось угасать и отыскало свой уголок в сердце, чтобы и в дальнейшем пламенить молодую кровь.

Участники митинга, крепко сгрудившиеся в плотную толпу, не в раз расшевелились, чтобы расходиться. Люди лишь задвигались на месте, топтались и дружески толкались, не в силах развернуться всей массой к улице. Над толпой стоял густо замешанный на коллективном возбуждении говор, звучал веселый смех, то в одном, то в другом месте слышалось одобрительное обсуждение речей выступавших ораторов. Упоминались с похвалой имена и Золотарева и Андрея.

В нерасшатанной еще толпе работников больницы, над которой все еще трепетали красные стяги, сдержанно, но удовлетворенно обсуждалось выступление главврача, к которому прикладывались итоги митинга.

— Давно нам следовало бы вот так поднять людей, — раздался внушительный мужской голос. — Может быть, и мы бы не голодали из-за неоплаты труда, больные не маялись бы без врачебной помощи.

— И не было бы тех смертей, что случились без лечения, — горестно добавил женский голос.

Толпа пошатнулась, стала двигаться всей массой к выходу из аллеи. А по сторонам пошло людское течение группами, они сталкивались и кружились, как в половодье сорванные кочки. Людское движение увлекло за собой и работников больницы. Над их головами, не угасая в свете яркого дня, под легким ветерком все еще колыхались флаги.

К месту митинга собралась большая стая голубей и галок. Птицы кружились над каштанами аллеи, то, приближаясь чуть ли не к самым верхушкам деревьев, то, взмывая ввысь. Птицы будто чувствовали беспокойство людей, собрались в стаю и метались над толпой в тревоге. Лишь небо со своего голубого свода спокойно взирало на землю, собирало в светло-голубой вышине округлые облака и чередой слало их к югу. Облака собирались в темную гряду к южному склону и приостанавливали свой бег, сталкиваясь в сплошную тучу, грозившую подняться в небо.

Стоявшие на машине организаторы митинга, понаблюдали за тем, как медленно расходились митинговавшие безработные, словно нехотя расставались со своей победой, за которой однако еще не вставала заря. Из кузова машины Петр Агеевич и Андрей сходили вместе, держа друг друга под руку, и так еще постояли на земле. К ним протолкалась Татьяна Семеновна, втиснулась меж ними, взяла обоих под руки и повела вслед за толпой, весело спрашивала и сама говорила:

— Здравствуй, Андрюша, молодец, что пришел на митинг… Волновался, наверно, при выступлении? Вы оба волновались, я чувствовала! Конечно, еще бы!.. Первый раз выступать перед такой массой людей. Но речи ваши очень хорошие: взволновали людей своей правдой и смелостью. Речи, идущие от души, в таком случае сами по себе складываются… Когда события жизненные долго обдумываются и сердцем переживаются за беды и боли людские, — она тараторила, подбадривая и успокаивая, взглядывая на их еще взволнованные лица. И ее глаза с глубокой синевой сияли радостью и гордостью. А Петру Агеевичу и Андрею для полноты переживаний и успокоения другой оценки их выступлений и не требовалось.

Татьяна Семеновна стояла в людской массе и слушала их речи слухом и мыслями этой массы трудовых людей и могла дать оценку всему сказанному и всему происшедшему так же, как воспринимали и понимали их участники митинга, стоявшие вокруг нее. Она видела и слышала, что люди воспринимали все сказанное с пониманием и с одобрением. А правда была произнесена смело и с разоблачением тех, кто принес рабочим беду на долгое время, почему и замалчивается и скрывается все, что касается несчастья людей, не только отдельных людей, а всех поголовно людей труда, как будто все они неудачники в жизни.

Когда толпа сдвинулась, до первой в аллее скамейки Татьяна Семеновна предложила:

— Давайте посидим, пока люди пройдут до конца аллеи и разбредутся по улице, — и первая села, притягивая мужчин. — Ну, расскажи, Андрюша, как каникулы проходят, скоро кончаются, отдохнешь ли за лето?.. А наши ребята в деревне у бабушки. Как Павел, Рита?

Андрей был готов поговорить с хорошо знакомыми и, по его мнению, близкими по духу и по положению людьми из одинаковой с ним рабочей и безработной среды. Он охотно и подробно рассказал о себе. Считал, что за лето он отдохнет физически и умственно и будет готов к предстоящему тяжелому учебному году и к тому, что после окончания одиннадцатого класса всем выпускникам школы предстоит еще более трудный год, год проверки на твердость характера и накопленных знаний. А еще выпускники школы будут проверяться самой жизнью, как потоком, в котором предстоит плыть и надо выбрать и берег и пристань, какую уже по настоящему надо выбирать для причаливания. А причалить так надо, чтобы сразу было видно, в какую сторону двинуться по берегу жизни.

Петр Агеевич, выслушав расцвеченную речь Андрея, весело рассмеялся:

— Кудряво сказано, но правильно. Мы верим, что ты с рабочей зоркостью правильно выберешь себе пристань, от которой пойдешь своим курсом.

Андрей без смущения, с юношеской непосредственностью сказал:

— Спасибо, в себе я уверен. Но еще многое будет зависеть от того, что я от нашего времени принакоплю и что положу в заплечный рюкзак, и чем буду пополнять истощающиеся запасы в пути по жизни.

На этот раз рассмеялась Татьяна Семеновна и мягко, по-матерински проговорила:

— И это с пониманием сказано, Андрюша. Но на этот счет еще древние мудрецы пророчили, что не надо отрывать свои корни от материнской почвы.

— Да, я слышал от строителей, что фундамент под новый дом надо закладывать на материнском слое.

— Вот видишь, кое-что и от старших надо собирать и приберегать в своем рюкзаке, — опять заметил Петр Агеевич с дружеской улыбкой.

— А знаете, за этот летний сезон я с отцом уже объездил почти всю область. Мы развозили мелькомбинатовский комбикорм, на что пристроился работать отец и меня в помощники взял. Комбикорм возим заказчикам от торговли, а иногда и сами расторговываем, так я чего только мудрого, и веселого, и горького, и обидного для властей не наслушался. Плюс к тому, что за два месяца я заработал 15 тысяч рублей, я поднакачал себе мускулы и укрепил кости. А мозги во время такой работы всю шелуху выдувают, — рассмеялся над собой Андрей и, покачав от удивления своим словам головой, продолжал отвечать на другие вопросы Татьяны Семеновны.

— Рита у тетки в Таганроге на южном солнце жарится и соленую воду азовскую глотает, скоро, наверно, приедет. Павел у бабушки в деревне от дедушки агрономию и крестьянские мудрости постигает. На прошлой неделе приезжал и останавливался на ночлег не дома, а у меня. С отцом он разорвал окончательно и как с капиталистом, и как с человеком чужого духа. Забрал в школе свои документы для перевода в вашу родную Высокоярскую школу. Он надеется, что там его не будут причислять к буржуйскому отродью и Золотую медаль за честные успехи получит… Я был с ним в Высоком Яре, на школу посмотрел, прикоснулся к социалистической деревне и жизни. Виделся там с вашими ребятами, — ярко покраснел и не признался, что обо всем своем с Катей поговорил, и что Павла с нею свел, тоже умолчал, и что Павел не посмел сказать все о перемене в своей жизни. И о главном для Павла, а может, и для Кати, что Павел решил поступать учиться не в военное училище, а в один из московских вузов, тоже Андрей умолчал, боясь чем-нибудь расстроить родителей Кати, зная их щепетильность в отношениях к детям. Впрочем, родительскую строгость он воспринимал, как необходимое поведение родителей для основы семейной среды.