Утраченные звезды - Степан Янченко

Соседка, стоявшая рядом нею, рослая, стройная, черноволосая женщина, с большими карими глазами несколько раз с любопытством взглядывала Татьяне Семеновне в лицо и вдруг негромко спросила:

— Вы не влюбились, часом, в Золотарева?

— Влюбилась и давно, — не оглядываясь на соседку, ответила Татьяна.

— Что, знали его раньше?

— Да, знакома.

— Должно быть, умный и смелый человек, — снова заметила соседка с теплотой в голосе.

— Вам он тоже нравится? — уже с лукавством спросила Татьяна Семеновна.

— Да, — такие люди только и нужны нам, — и, встряхнув черноволосой кудрявой головой, с серьезным взглядом добавила: — Только такие и могут зажигать наши замшелые души и мышиные сердца.

Татьяна Семеновна благодарно кивнула ей головой, потом посмотрела ей в лицо продолжительным взглядом, словно желала запомнить его.

— Товарищи! Дорогие мои друзья! — произнес Петр с некоторым напряжением в голосе новое свое обращение к толпе. — Сегодня на многолюдном митинге мы одержали свою первую, пусть еще небольшую, но знаменательную победу. Я бы назвал ее нашей первой рабочей победой, первой классовой победой, потому что она одержана над капиталистом, пусть даже местным, но он является представителем владельцев частного капитала, уже плотно присосавшегося к нашим рабочим мускулам. Мы не должны сомневаться в том, что за нашим митингом, о котором знают чуть ли не все жители города, следят не только рабочие других предприятий, но и хозяева этих предприятий. И каждый из них будет делать из результатов нашего митинга для себя свой вывод. Они обсудят его со своих классовых позиций и придумают какую-нибудь новую пакость, вроде новой либерально-буржуазной партии для своего социально-классового объединения. И увидите, эта партия будет против нас, хотя и будет прикрыта каким-либо лицемерным, хитрым названием наподобие гайдаровского Выбора России или элдепэровщины-жириновщины. Такой урок они извлекут из нашего митинга, и присмотритесь: каждая из этих партий так или иначе создается против нас, рабочих людей, чтобы нас задурманить, разобщить, отвлечь от организованной классовой борьбы, породить в нашей среде отступников под названием ренегаты. Это классический буржуазный метод борьбы против трудового народа. Нам, рабочим, во всех пробуржуазных партиях следует хорошенько разбираться, мы должны чутьем слышать, что в них заложено представителями буржуазии.

Петр Агеевич на минуту прервался в своей речи, встал в вполоборота к одним и другим слушателям, поднял выше головы руку с вытянутым указательным пальцем, точно указывал куда-то вверх, и сказал:

— Но в первую голову наш митинг сегодняшний должен стать хорошим уроком для нас самих. В чем он состоит, этот наш урок? А в том, что победу мы одержали благодаря нашей массовой организованности, благодаря нашей общей активности, благодаря, нашей общей солидарности с работниками больницы и с теми больными, которые не смогли получить нормальное лечение от голой, пустой больницы, от безоружных врачей. Давайте на этом уроке скажем себе, что крепко запомним его, и будем закреплять и в других делах массовыми организованными требованиями и не в порядке кухонных возмущений, а в порядке массовых уличных требований и протестов. Довольно! Десять лет мы терпели, время приспело выходить на улицы! Причем, люди возлагают на наш коллектив роль зачинателя рабочего движения. Позавчера мне один знакомый из автотранспортников сказал, что если наш Станкомашстрой покажет пример массовости и организованности в рабочем движении, он всколыхнет весь город, за ним, как за флагманом, встанут и другие рабочие коллективы, и настрой политической погоды в городе перейдет к рабочим. Так что давайте, друзья, поможем сами себе и покажем пример другим. Спасибо вам за внимание.

— Погоди, Петр Агеевич! — раздался из толпы громкий зычный голос. — Все ты, брат, правильно сказал, только упустил одну штуковину: какая большая организация и подготовка митинга проводилась, вот победа и получилась. Так еще один урок тебе — без организатора дело не встанет.

Петр не успел ответить, к микрофону подступился Костырин и сказал:

— Правильно товарищ подметил: нам нужен организатор рабочего и вообще народного движения. Должен вам сообщить: в районе уже столько набралось членов Коммунистической партии Российской Федерации, что днями они соберутся и изберут районный комитет партии, и тогда у нас будет организатор в районе. Вступайте в нашу новую Коммунистическую партию, кто готов бороться за народное трудовое дело. Только Коммунистическая партия Российской Федерации положила в свою Программу защиту трудовых людей — рабочих, крестьян, трудовую интеллигенцию от гнета капитала и эксплуатации. Только Коммунистическая партия способна на деле встать на защиту прав трудящихся, потому что она плоть от плоти партия людей труда. Только Партия коммунистов готова на самоотверженную борьбу, вплоть до самопожертвования за интересы трудящихся и способна стать организатором борьбы трудящихся.

Татьяна Семеновна мельком взглянула на черноволосую соседку. Та горячим пристальным взглядом была обращена на говорившего Костырина. На ее лице было выражение страстного обожания и было понятно, что женщина сердцем своим стояла рядом с Костыриным. Но она все же заметила взгляд Татьяны Семеновны и вдруг, не гася в глазах любовного света к Костырину, негромко спросила:

— А Золотарев член компартии?

Татьяна Семеновна ответила, не задумываясь и без смущения:

— Нет, он беспартийный.

— Не был в партии, или вышел во время смуты?

— Просто не был в партии, не вступал никогда.

— Странно, странно, — заметила соседка, теперь уже обращая прямой взгляд своих темно-карих глаз на лицо Татьяны Семеновны.

Два взгляда — один поднебесно синий, другой колодезно-темный встретились, скрестились в соизмерении своей нравственной силы и полюбовно разошлись.

— Что же тут странного? — заинтересованно спросила Татьяна Семеновна.

— Такой здравомыслящий, умный человек и не член компартии.

Но от продолжения разговора женщин отвлекло объявление о выступлении Андрея.

Сообщение Костырина о рождении районной организации компартии возбудило неожиданно бурю оваций и приветствий. Костырин с радостной улыбкой и сияющим лицом встретил и выдержал эту волнующую бурю, оглянулся на своих товарищей, разделяя с ними свое торжество, потом бодрым голосом сказал:

— А теперь мы обещали предоставить слово нашему молодому знаменосцу Андрею Гаврилину… Пожалуйста, Андрюша.

Молодое пополнение

Андрей, передав Знамя Золотареву, без смущения, смело шагнул к микрофону, однако в ту же секунду почувствовал, как что-то напряглось в груди, потом сердце затрепетало, как перед выходом на спортивный ковер, и в ту же минуту успокоилось, пошло ровно, в ритме нового напряжения сил.

— Товарищи! — без промедления преподнес он яркое слово обнимавшей его и жарко дышавшей ему в лицо толпе взрослых людей. Сказал без смущения и смело, голос у него был уже устоявшийся, по-мужски укрепившийся, возможно, физическими занятиями в спортивной секции, а звонкость и задорность голоса были юношеские, сохранявшие еще что-то из отрочества, из поры, когда свершалось становление личности и ее характера. И все это было понято взрослыми и вызвало ласковые отклики, скорее, за отвагу, чем за яркое обращение.

— Дорогие наши старшие товарищи! — повторил Андрей слова, знакомые ему с детства, но высокий смысл которых он с сердечным волнением понял только в эту минуту, и почувствовал, что смысл этот вошел в его кровь на всю жизнь, и для этого понимания надо было пройти по жизни путь длиною в семнадцать лет до трибуны на многотысячном митинге взрослых людей. — Я вышел на эту трибуну высокую от имени молодых, от имени своих сверстников-учащихся. Я в этом году буду учиться в одиннадцатом классе, учусь я хорошо, рассчитываю заслужить Золотую медаль, — ему аплодировали, — прочитал много книг и летом читаю по одной книге в неделю. Так что говорить с вами буду вполне осмысленно, — он улыбнулся и обвел толпу веселым, слегка лукавым взглядом, а что запев своей речи он сделал еще с детской простотой, так это было его маленькой хитростью — не показать себя слишком взрослым и не оттолкнуть от себя серьезных слушателей.

Ему дружно, покровительственно аплодировали и по родительски похохатывали, поддерживая его смелость.

— Прежде всего, меня очень обескураживает то, что среди вас почти нет молодых людей, подобных мне, учащихся старших классов, студентов. Отгораживаетесь вы от нас, отталкиваете вы нас от себя при совершении разных общественных акций и мероприятий. В то же время между собой толкуете, что, дескать, молодежь нынче какая-то не такая, как вы, стала, не в родителей, видите ли, пошла. А как ей в родителей быть, если ее от всего общественного, общенародного отстраняете, отпихиваете? В школе — учащихся, в вузе — студентов лишили права на детско-юношеские, студенческие организации, на общественные дела и мероприятия. Вместо этого дали им ночные бары, дискотеки и разные тусовки, эти злачные места морального разложения и растления молодых людей с хмельными напитками, курением, наркотой и отвратительной эротикой. Вот сегодня, для примера, здесь такая большая, важная, поучительная акция произошла. Каким воспитательным результатом она обернулась бы для молодых людей! Но их нет здесь, не пригласили вы их, не пустили сюда. Да и вам была бы помощь в защите больницы, — он на мгновение умолк, перевел дыхание, окинул глазами толпу поверх ее голов, а вглядеться в лица, в глаза сробел, подумав, что поучает взрослых дядей, тетей, но тут же отогнал эту мысль, решив, что другого случая и другого места, кроме митинга, он не найдет, чтобы высказать взрослым все, что наболело.