Утраченные звезды - Степан Янченко

— Рита у тетки в Таганроге на южном солнце жарится и соленую воду азовскую глотает, скоро, наверно, приедет. Павел у бабушки в деревне от дедушки агрономию и крестьянские мудрости постигает. На прошлой неделе приезжал и останавливался на ночлег не дома, а у меня. С отцом он разорвал окончательно и как с капиталистом, и как с человеком чужого духа. Забрал в школе свои документы для перевода в вашу родную Высокоярскую школу. Он надеется, что там его не будут причислять к буржуйскому отродью и Золотую медаль за честные успехи получит… Я был с ним в Высоком Яре, на школу посмотрел, прикоснулся к социалистической деревне и жизни. Виделся там с вашими ребятами, — ярко покраснел и не признался, что обо всем своем с Катей поговорил, и что Павла с нею свел, тоже умолчал, и что Павел не посмел сказать все о перемене в своей жизни. И о главном для Павла, а может, и для Кати, что Павел решил поступать учиться не в военное училище, а в один из московских вузов, тоже Андрей умолчал, боясь чем-нибудь расстроить родителей Кати, зная их щепетильность в отношениях к детям. Впрочем, родительскую строгость он воспринимал, как необходимое поведение родителей для основы семейной среды.

Прикинув для себя, что ответил на все вопросы Татьяны Семеновны, он скорее вопросительно, чем утвердительно, сказал:

— Ну, я пойду?

— Так нам по дороге, поедемте вместе, — предложила, Татьяна Семеновна.

— Нет, я поеду еще к отцу на работу. Отца на митинг хозяин не пустил. Так и сказал: Мне нужен работник, который не знал бы, что такое митинги, если даже они и в разумных целях кричат. На митингах не о торговых выручках говорят, а нам нужны доходы от моего производства.

Они дружески распрощались и что-то в их прощании было большее, чем от юношеской дружбы детей.

Возбуждение в областной администрации

Весть о многолюдном заводском митинге на Станкомашстрое к концу дня облетела весь город. А молва о победных результатах митинга неожиданно приобрела раскрашенный нарядными красками образ, который вызывал симпатию и чувство удовлетворения: можно, выходит, и народу самому, что надо отобрать, если всем вместе побороться.

В автобусах, в троллейбусах до вечера только и разговоров было, что о митинге на самом большом заводе города. Митинг стал взбодрившим событием для дремотно-равнодушной жизни горожан. Он разбудил задремавшее пролетарское сознание рабочих. Горожанами уточнялись и обсуждались все подробности, хотя мало кто был осведомлен о деталях знаменательного события.

Митинг особенно встряхнул жителей заводского района. Здесь общее настроение сводилось к тому, что рабочие и служащие, даже представители интеллигенции с похвалой поддерживали и одобряли машиностроителей. Во многих высказываниях сквозила некоторая гордость за организованность рабочих. Ощущение было такое, что известие о митинге как о большом городском событии разошлось по городу широкими кругами и обратило чувства и мысли горожан в сторону общественного движения.

Глава областной администрации Гринченко Николай Михайлович через два часа после окончания митинга уже имел магнитофонную запись всего хода митинга. Он приказал никого к нему не впускать, ни с кем не соединять по телефону, поручил объяснять, что его нет на месте, чтобы не отвлекаться, и поставил пленку для прослушивания. Он, сидя за столом, внимательно прослушал запись, делая заметки в записной книжке для деловых выводов.

Гринченко был уже немолодой человек, в советское время был уважаемым в области хозяйственником, знал очень многих людей, с ними вместе и поседел. Думалось, именно аккуратная седина придавала его моложавому лицу спокойную выразительность, а гармонировавшие с ней светлые серые глаза смотрели на людей с умной проницательностью.

Эта проницательность взгляда вызывала у людей двойственный отклик. Большинство, подчиненных сотрудников, повинуясь его легкому распознаванию скрытых в них мыслей и душевных движений, тотчас шло на сотрудничество с ним; другие, правда, составляющие меньшинство, не выдерживали его легкого проникновения в их скрытые слабости, становились в позу дерзких оппонентов. Эти люди были ему смешны, так как легко подчинялись его неотразимой логике мышления. Его неотразимые доводы были покоряющими, перед ними никли всякие оппозиционеры.

Гринченко был избран на пост главы администрации области после трех неудачных назначенцев президента, которые старательно порушили хозяйство области. На выборы он был выдвинут патриотическими силами и избран народом с доверием за заслуги прошлых лет. Он формально не восстановился в компартию после ее разгрома, но люди верили в его честность и по наитию догадывались, что честный человек не может просто так избавиться от убеждений, впитанных с молоком матери. По существу, здравомыслящие жители области сами вновь причислили его к компартии, за что он был благодарен трудовым людям и был рад за них и за компартию, за их идейно-моральное слияние, когда дело касалось вопроса жизни людей. И он оправдывал доверие трудящихся своим идейным причастием к компартии, а трудящиеся были довольны своим выбором и тем, что указали ему, где в нынешней жизни его место как человеку, преданному трудящимся.

Избрав его на пост руководителя области, жители ее обрекли его на жизнь и на работу в очень противоречивой ситуации. Честные труженики об этом догадывались и с пониманием относились к его действиям и тогда, когда он делал преклонения в сторону центральных властей, и терпеливо выслушивал либерал-демократов, когда они упрекали его за нескрываемое предпочтение людям труда.

По сути дела он оказался между молотом и наковальней, где наковальней была вся Россия, а молотом — либерально-рыночные реформы, которыми угнетались трудовые люди с их советским образом мыслей, психологией свободолюбия. Под перековку вместе со всеми, конечно же, подпадал и он, народный избранник, отныне нареченный региональным губернатором.

Приспосабливаясь к противоречивости ситуации, в которую был вброшен волею людей, он не позволил рыночным реформаторам выворачивать наизнанку его душу, закаленную в горниле социализма, не мог отступиться от объективности своего миропонимания, и молот реформ бил по твердому холодному металлу и отскакивал от холостых ударов. Таким образом, хоть немного облегчались для трудящихся области удары реформ. Это давалось ему нелегко, — приходилось и еще приходится преодолевать огромное буржуазное сопротивление и непонимание на месте, косые взгляды и упреки в центре, да и сами реформенные законы стоят барьером на пути защиты трудящихся от волчьих наскоков рынка и реформаторов.

Вот где проходит воистину большевистская закалка характера. Спасибо тому времени, что народила большевизм. Либерал-реформаторы пусть себе исходят желчью, а большевизм, как свойство железного характера, возродится, и такие человеческие качества, как стойкость и способность на самопожертвование, присущие большевикам, останутся основой для возрождения воистину высоко нравственного общества — социализма.

Гринченко после прослушивания записи митинга некоторое время посидел в задумчивости, стараясь представить настроение толпы на митинге и психическое потрясение гендиректора завода Маршенина. А моральное потрясение у Маршенина вряд ли будет — к такому он не способен.

Этот человек, ограниченный и бездарный, снедаемый алчностью и коростой частнособственнического властолюбия вдруг почувствовал себя независимым и от органов власти, и от широкой общественности и все больше вел себя вызывающе и дерзко по отношению к областной администрации. Сдерживал себя лишь перед руководителем области, однако давал понять, что делает это исключительно из личного уважения к Гринченко.

Взаимоотношение Гринченко с директором завода лишний раз подтверждало противоречивость беспомощного положения выборного руководителя области. С одной стороны, он должен был служить своим избирателям, то бишь трудовым людям, а с другой стороны, перед ним властно стояло буржуазное государство маршениных, прислуживающее частному капиталу в лице маршениных своими законами и своим правительством, которым он должен подчиняться. Это был пример на местном уровне полной зависимости, а потому и безвластия государственных органов перед частным капиталом.

Гринченко давно раскусил Маршенина как страшно жадного человека и негодного предпринимателя, да вот и на митинге его оценили люди: негодный директор и ворюга.

Маршенин относится к тем типам людей, которые умеют наживать частную собственность жульническим путем и умножать ее чужим трудом при полном отсутствии способности к деловой предприимчивости. Единственное, что он усвоил для себя из сути реформ, так это возможность держать людей в повиновении путем экономического подчинения. Есть в руках экономические рычаги — никакой личный инженерный талант не нужен: за капиталы все можно купить — любой талант и людскую послушность.