Утраченные звезды - Степан Янченко

Все эти слова Золотарева сопровождались несмолкающими дружными возгласами поддержки и одобрения. Аплодисменты и подбадривающие возгласы летели к Петру Агеевичу как с площади, так и со стороны двора завода, и он поворачивался кругом и приветственно взмахивал пламенно красневшим Знаменем.

Татьяна Семеновна стояла почти у самой машины с поднятой головой, прижимала руки к груди, сдерживая радостно волнующееся сердце. Глаза ее блестели слезами счастья и благословения. Петр поймал этот взгляд бодрого поощрения с чувством благодарности и любви.

Толпа еще плотнее придвинулась к машине, чтобы лучше слышать обращенные к ней слова, которые ей были близки и дороги не только своей правдой, но и особой значительностью, так как звучали по-боевому из уст своего, близкого по духу человека. Люди, как и Татьяна, смотрели ему в лицо тысячами внимательных глаз, доверчиво и одобрительно ловили его слова.

От этих дружелюбных взглядов он смелее овладел собою, почувствовал в себе уверенность и спокойствие, а мысли, скопившиеся за многие прошедшие дни, потекли свободной речью. Он передал Знамя Андрею и с бойцовским настроем продолжал:

— Это Знамя как символ нашей прошлой трудовой победы отныне станет символом коллективной борьбы за наши народные права. В великое для истории советского времени Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза и Советское правительство ставили во главу всей жизни свободный труд свободных людей и прославляли человека труда. Они-то и присудили Знамя Труда нашему трудовому коллективу на вечное хранение, а точнее, на вечное удержание в борьбе за победу во Всесоюзном социалистическом соревновании. Теперь у нас нет ни Советского Союза, ни Советского Правительства, ни социализма, ни социалистического соревнования, ни свободного гарантированного труда на себя, да и сами мы стали в экономическом и политическом отношении не свободными рабочими, а подневольными наемными работниками бесправного труда. Обманом у нас отобрали в частное владение заводы и фабрики, а нас расхватали на диком рынке, как бросовую рабочую силу. В силу инерции своего социалистического мышления и доверия властям в первое время реформ мы не сразу все поняли то, что с нами сотворили. Стали приходить к пониманию капиталистических преобразований после того, как увидели, что по началу нас как бы расхватали, а потом взялись выбрасывать на биржевую свалку, как отработанный человеческий хлам. Но мы должны умно понимать, что при советской власти, в социалистическом обществе при господстве общественной собственности все мы, люди труда, не были и не могли быть отработанным хламом, потому что мы были самой производительной силой в большом почете. Это при капитализме мы одномоментно оказались лишним и дешевым рабочим полускотом. Хозяевам наплевать на нашу безработицу, нищету и бедность. Им нужно одно — высокие доходы и прибыли. А их можно получать от снижения заработной платы и сокращения числа работающих, усиления эксплуатации рабочих, от повышения цен на рынке, которые скачут, как шалые собаки. Хозяев частного капитала не волнует снижение уровня нашей жизни, нашего вымирания. Они, как скопище дьяволов на нашу голову, хохочут над нашим желанием иметь гарантию на защищенное существование, поэтому с идиотской легкостью лишили нас гарантий на свободный труд каждому человеку, особенно молодому. Нашим детям никто не готовит рабочие места, они вброшены в море капиталистического произвола в свободное плавание, но они плавать-то по-капиталистически еще не умеют.

Петр Агеевич говорил хотя и внятно, но все же торопливо, с трудом поспевая за бегом своих мыслей. Он задохнулся от гонки за своими мыслями, не привычным был для него такой бег. Он остановился, с шумом выдохнул воздух, задержанный в груди, и минуту помолчал, вгляделся в лица впереди стоящих людей и с удовлетворением отметил, что его слушали сосредоточенно и с удовлетворением, значит, говорил он по делу, о больном. Такое наблюдение подбодрило его настроение, он продолжал еще с большим подъемом:

— Либерал-демократы отобрали у нас народное государство и Советское правительство и противопоставили трудовому народу буржуазных правителей во главе с Ельциным, подчинив всех их частному капиталу. Последний пример. Пользуясь своим политическим влиянием и экономическим господством над правительством и президентом, капиталисты освободили себя от налогов на миллионные и миллиардные доходы и обложили нищих трудовых людей тринадцатью процентами подоходного налога с заработка, повышением тарифной платы за жилье и коммунальные услуги, на газ, электроэнергию, на пассажирские билеты, почтовые и радиотелефонные услуги и еще на черт-те знает на что, даже на ритуальные потребности. Под таким давлением магнатов капитала правительство буржуев с безумной легкостью лишила трудовых людей бесплатного жилья, бесплатного медицинского обслуживания, бесплатного обучения детей, дешевых транспортных услуг и жилищно-бытовых услуг, оплачиваемого отдыха и отпуска, доступного пользования учреждениями культуры и искусства, и спорта, и все это сделано в угоду частных владельцев капитала, чтобы сократить отчисления от их прибылей в пользу трудовых людей, не пошатнуть их экономического господства. Но и этого магнатам еще мало. Они загоняют через правительство трудовой народ в ярмо внутренних займов под двести-триста процентов годовых, это в дополнение к долларовым зарубежным займам. Прибавьте к этому ежедневный грабеж с помощью рыночных цен. Вот теперь представьте, в каких условиях обираловки мы живем, как изощренно высасывают наши мышцы, какими порциями заглатывают нашу энергию, каким порядком вгоняют нас в гроб по миллиону человек в год. Насильственным образом, оказавшись из социализма в капитализме, мы наглядно убеждаемся, какая между ними разница. При социализме, в условиях общественной собственности все, что создавалось нашим трудом, доставалось нам, людям труда, в виде социального удовлетворения нашей жизни. При капитализме, в условиях частной собственности на средства производства, все, что создается людьми труда, достается, а вернее, присваивается капитализмом, а наши социальные права, как все другое, превратились в одночасье в товар, который нам же, его производителям, недоступен из-за дороговизны цен. Но если социальные права человека сведены к товару, стало быть, и человек, естественно, превращается в товар. Вот к чему капитализм низводит человеческие достоинства людей труда — к простому рыночному товару, который можно пинать ногами, выбросить на помойку, словом, его можно оценить в долларах, а можно и пренебречь как гнильем, как дерьмом. Мы только не хотим признавать свою рыночную стоимость, так как это несовместимо с человеческими представлениями о людской ценности. И правильно, что мы все капиталистические нормы нутром не принимаем, хотя телевидение и всякие разукрашенные журнальчики и газетки нашу рыночную товарность усиленно вбивают нам в сознание. После этого должно быть всем понятно, что наши социалистические социальные права это были те звезды, которыми нам светил социализм. Теперь нам за все отобранное у нас надо бороться — и за правду, и за свободу, и за социальные права, и никто, кроме нас самих, в нашей борьбе не поможет. Своими митингами мы громко заявляем, что мы, трудовой народ избираем путь борьбы за свет наших звезд, звезд социализма. И мы не сойдем с этого пути. Наш путь — это социализм, он светит нам путеводным маяком.

Петр Агеевич на некоторое время умолк, обвел толпу искрометным взглядом с высоты своего стояния, обернулся назад в сторону заводских рабочих, как бы спрашивая их поддержки, и оттуда несколько голосов крикнули:

— Говори дальше, Петр Агеевич! Крой правду-матку!

По ходу своей речи Петр Агеевич внимательно всматривался в лица своих многотысячных слушателей и на всех лицах видел не только внимание к его речи, но и понимание, и одобрение того, о чем он говорил, и согласие с его словами. Иногда он встречался с отдельными слушателями взглядом и видел в их глазах не только понимание и согласие, а и поощрение, и призыв, и встречное движение души. Такое отношение людей к его речи подогревало его воодушевление, и слова его облекались в более яркое и проникновенное свечение. Порой он протягивал к людям руку с открытой ладонью, проводил ею полукруг над головами людей, словно равномерно рассеивал над ними горячие искры своих слов. Моментами он обращал свой взгляд к девчатам из магазина и видел в их лицах веселое одобрение его восторженно смелого ораторского образа, так неожиданно открывшегося перед ними.

Но чаще всего он обращался своим горячим словом к жене и пылающим взором как бы спрашивал: Так ли надо, Таня? О том ли следует мне говорить с этими тысячами людей? кажется, еще жарче воспламенялись его щеки, и еще неистовей сверкали его пламенные взгляды, призывая людей к поиску правды и к сплочению сердец. Так, так, милый! — отвечали ему ее глаза, блестя жаром любви и нежности.