Утраченные звезды - Степан Янченко

— Однако, что же сейчас нам делать?

— У нас один вариант — выйти на митинг, — с улыбкой предложил главный инженер, трогая свои рыжеватые усики, — этим мы разоружим митингующих и собьем накал страстей, — но при себе он оставил секрет, как он решил разоружить митингующих.

И директор этого не заметил, он доверял главинжу на слово, но у него тоже тайной блеснули глаза, главные руководители завода, встревоженные массовым митингом, друг перед другом играли в кошки-мышки.

Митинг — урок

Для собравшихся людей перед проходными грозный рев заводского гудка был неожиданным. Многотысячная толпа, сжатая в плотную человеческую массу, вздрогнула всем своим многолюдным телом и затихла в ожидании. Не зная, для чего предназначался сигнал гудка, толпа качнулась и вплотную подвинулась к машинам сжатой жарко дышащей стеной.

Но люди тотчас успокоились, видя вышедших из проходных Костырина Андрея Федоровича, Полехина Мартына Григорьевича, Полейкина Кирилла Сафроновича, выносившего Знамя Сергутина Николая Кирилловича — все члены партбюро — и еще троих незнакомых Петру Агеевичу рабочих. Костырин подал знак главврачу и Золотареву, и все стали подниматься по приставным ступенькам в кузов машины. Петр Агеевич стал расчехлять Знамя, и в этот момент его тронули за плечо. Петр оглянулся: перед ним стоял рослый, спортсменистый парень. Петр тотчас узнал его, это был Андрей Гаврилин, соученик и друг его дочери Кати. Петр удивленно воскликнул:

— Андрюша? Ты что?

— Я хочу вместе с вами и хочу выступить… Вы доверьте мне, я не подведу, — зардевшийся лицом и смущенно блестя глазами, сказал торопливо Андрей.

— Да, да! Это очень хорошо и очень верно, дружок! — с радостью воскликнул Петр Агеевич. — Пойдем со мной.

Они со Знаменем поднялись на машину, и Петр Агеевич представил Андрея Костырину и Полехину, говоря:

— Вот Андрей Гаврилин — знакомый мой, желает вместе со мной постоять под Знаменем и выступить, если будут выступления.

Костырин и Полехин горячо и доверчиво пожали Андрею руку, и с дружеской улыбкой Полехин сказал:

— Мы доверяем Петру Агеевичу, а значит, и вам, товарищ Гаврилин, и приветствуем ваш мужественный поступок, он верный, такой ваш поступок, становитесь под наше Знамя.

Петр Агеевич подошел к борту машины, держа Знамя в левой руке, чтобы дать возможность Андрею встать с другой стороны, и Андрей встал с другой стороны Знамени и взял древко правой рукой. Все другие встали вправо от Знамени.

Тем временем гудок завода умолк, обрушив на головы людей напряженную, тяжелую тишину. Но вот со двора завода с последним вздохом гудка послышался шорох множества человеческих шагов и голосов, к воротам со стороны двора придвинулась плотная и еще горячая толпа рабочих. А за спинами остались вдруг замершие цеха с их на время замолкнувшими станками, конвейерами, кранами, прессами, моторами. Площадь перед проходными разразилась бурей дружных и радостных приветственных аплодисментов, громких возгласов, такими же дружными аплодисментами и криками ура ответил заводской двор.

Андрей Гаврилин, взволнованный и напряженный, с пылающими по-юношески щеками, с жарко блестящими глазами, взглянул на Петра Агеевича, и тот понимающе, сменив руку на древке Знамени, молча обнял Андрея за плечи, и никаких слов при этом не требовалось, а они, слова, вероятно, не смогли бы измерить силу этого момента душевного единения людей, и Андрей впервые в жизни своим молодым сердцем почувствовал великую мощь рабочей организации и был счастлив своей причастностью к этой мощи рабочего объединения, способного претворить в жизнь величайшие свершения. Он крепче сжал пальцами своей уже трудовой руки древко Знамени и строго замер под его бордовым горячим бархатом, перед многотысячным блеском глаз возбужденных людей.

Вставший у микрофона Костырин громко произнес:

— Товарищи!

Это слово, повторенное и усиленное громкоговорителями, как эхо, впервые за десять лет прозвучавшее на этой площади, как призывный набат, заставило людей вздрогнуть и оживиться.

У Петра Агеевича это слово, свободно и вдохновенно произнесенное на заводской площади, где оно было как бы под негласным запретом или как бы стало неуместным вОТ уже на протяжении десяти лет, сильно толкнулось не только в сердце, но и в сознание, которое тотчас воспламенилось мыслью, что вместе со словом товарищ стало запретным и слово социализм. Слово товарищ венчало, социализм, как венец равенства и свободы на труд и на благо жизни. Враги социализма тщатся внушить, что к социализму возврата нет, значит, нет возврата и к слову товарищ. Но закоснелым либерал-демократам и их тупоумным идеологам невдомек, что социализм — общество, шагающее из будущего, и его венец слово товарищи — тоже из будущего. А что будущее, сменяющее устаревшее, может остановить?

Под влиянием этой мысли Петр Агеевич ощутил, что вся его фигура пошла как бы в рост, что он словно возвысился над сумеречной простертостью нынешней жизни. Он взглянул на Андрея, увидел пламенеющее воодушевлением лицо и порадовался за молодого друга, а теперь он стал другом не только его дочери, но и его.

— Товарищи! — повторил Костырин вдохновенное слово, — Мне, бывшему инженеру завода, проработавшему вместе с вами более полутора десятка лет и выброшенному тоже вместе с вами за эти ворота, моими и вашими товарищами поручено открыть наш митинг. Митинг собрался по инициативе и по призыву работников заводской больницы для коллективной защиты нашей больницы от закрытия и разорения. Нынче некому в государстве побеспокоиться о нашем здоровье кроме нас самих. Так надо спасти нашу больницу, чтобы можно было хотя бы подлечиться от недугов, которыми нас награждает государство во главе с антинародным правительством и президентом. По этому поводу предоставим возможность высказаться главному врачу больницы Корневому Юрию Ильичу.

Главврач придвинулся к микрофону, взял обеими руками стойку, но, вдруг осознав значение собравшегося моря людей, заволновался. От волнения спазмы перехватили ему горло, и он никак не мог произнести первое слово. В толпе заметили его волнение и затруднение с началом речи, зааплодировали и закричали: Говори, Юрий Ильич! Не робей, мы поддержим!

— Волнуется главный врач, — шепнул Петр Агеевич Андрею, — на операциях не волнуется, а тут заволновался… Что значит на людях — и хирург стушуется.

Наконец, Корневой справился с волнением и вместе со спазмой решительно выбросил первые слова своего обращения к тысячеголовой толпе:

— Дорогие товарищи, уважаемые наши пациенты! Мы, работники заводской больницы, которые присутствуют здесь почти в полном составе, очень вам благодарны за то, что вы откликнулись на наш призыв о защите больницы и пришли сюда. Давайте вместе — мы, работники больницы, и вы, ее пациенты, отстоим нашу больницу от ликвидации.

— Отстоим! Не уйдем отсюда, пока не получим решения за больницу. Не дадим закрыть и разорить! — откликнулась многотысячными возгласами толпа.

Юрий Ильич взял себя в руки, заговорил своим обычный докторским внушающим тоном. Толпа плотнее подвинулась к нему могуче дышащим тысячеголовым телом и смотрела на него решительными, преданными глазами, как на бескорыстного избавителя от смертельных опасностей. И в тот же момент, как он заговорил с рабочими, он одновременно еще раз представил себе как много своих духовных и физических сил потратил в борьбе по спасению больницы, пережил несчетное количество нервных потрясений из-за искусственных трудностей в спасении жизни больным и покалеченным людям — рабочим завода. По долгу своего призвания и врачебной совести он боролся за спасение жизни каждого человека в невероятно тяжелых условиях, намеренно, с умыслом созданных нечестными, корыстолюбивыми людьми. Его до боли в сердце угнетало то, что он видел вокруг себя вдруг появившееся полнейшее пренебрежение к тяготам больных, обездоленных, порой обреченных не только по злой воле директора завода, но и тех злонамеренных людей, которые враз, как по дуновению тлетворного болотного воздуха, породили таких отвратительных людям типов, как их директор.

И он кожей почувствовал всю ужасную правду атмосферы либерально-рыночного режима, скрывающего от людей труда свою классово-капиталистическую сущность. И сейчас свет увиденной им правды привел все его существо в трепетное волнение. Его охватило желание зажечь светом этой правды стоящих перед ним людей.

— Уважаемые мои друзья! — выдохнул он слова с искренним чувством доверия, заряжая и себя новой силой веры. — Вы строили нашу больницу, а потом все последующие годы именно вы своим трудом содержали ее в наипрекраснейшем состоянии. А мы, медработники, завоевали ей ваше уважение и славу на всю область как лучшей больницы.