Утраченные звезды - Степан Янченко

Петр все утро с каким-то необычным рвением занимался магазинными делами, и некоторое время не замечал этого своего нервного напряжения. Потом он стал думать о том, чего он ждет от митинга, чего такого, что должно повлиять на его дальнейшую жизнь. И его охватило чувство тревоги от мысли, что митинг не соберется, и все надежды рабочих на победу над директором завода рухнут.

Он боялся, что рабочие и сегодня повторят свою ошибку, когда по своей рабочей честности поверили демократам и отдали им государственный завод. И сегодня по простой советской доверчивости сдадут свои классовые интересы послушным поднятием рук, как те предатели перед сдачей в плен своим врагам. И больше того, вдруг и сегодня впадут в низкое раболепие и откажутся от своего гражданского достоинства и отдадут больницу в руки хапуги, что будет означать добровольный отказ от нормального существования.

Он несколько раз без всякой цели и необходимости заходил в свою мастерскую в углу под лестничным маршем, — пытался что-то искать и, не находя брал в руку ключ, ударял им по тискам или по верстаку, бросал ключ, так брал и бросал молоток, затем останавливался и прямым взглядом смотрел на темную стену. Но глухая темная стена слепо молчала, его волнения, метущиеся в груди, до глухой стены не доходили. И он, разочарованный и огорченный сам собою, уходил из мастерской и широкими шагами и раз и другой измерял двор. Потом зашел в склад к кладовщице, к этой простой, пожилой женщине он заходил не только по делам, но и в тех случаях, когда его душу смущало волнение или непонятная пустота. Он сел на платформу весов и, сам, понимая ненужность своего вопроса, спросил, что сегодня еще требуется в магазине?

Аксана Герасимовна недоуменно посмотрела на него и тихо ответила:

— Сегодня пока ничего не требуют, — на день всего в отделах в достатке.

Посидев несколько минут, он молча ушел, оставив, кладовщицу в недоумении: опытный глаз Аксаны Герасимовны уловил внутреннее волнение Петра Агеевича, но она, догадываясь о причине его волнения, отнеслась к этому спокойно.

Наконец, он задержался во дворе перед входом в магазин, оглянулся вокруг, не найдя, на чем остановить свой взгляд, мысленно сказал сам себе:

Да ведь это мечется и кровоточит моя рабочая совесть. Мне больно сердцем за наших рабочих, за всех рабочих — и заводских и не заводских, за всех рабочих и медиков больницы, за всех больных и страждущих… Черт возьми, больно за всех наших советских людей, что добровольно сдали себя в рабство капиталистам… И за себя тоже больно. Да и то сказать, ведь все мы и не могли предположить, что за всем этим пресловутым демократизмом и либерализмом скрывается коварный обман, злой замысел сдачи всего народа в плен капитализму… Власовщина какая-то.

Он поискал по двору глазами, к чему приложить взгляд и на чем остановить мысль, и, не найдя такого предмета, повернулся, взмахнул рукой, пошел в магазин. Прошелся по торговому залу, спросил в отделах, в чем потребность, за одно отметил, что сегодня с утра больше, чем обычно, набралось покупателей, и догадался, почему люди на всякий случай перестраховываются в связи с предстоящим по соседству митингом, привычка жить настороже стала чертой характера.

Он, однако, облегченно вздохнул — люди ожидают митинга — и вышел на улицу, посмотрел на часы, было одиннадцать, решительно направился к заводу, к бывшей своей проходной. Волнение в груди улеглось: впереди было место предстоящих действий.

На подходе к заводу он увидел, что в одном с ним направлении шли по одному, по двое-трое взрослые мужчины, а на аллее к проходной на всех десяти или двенадцати скамейках уже сидели люди, и подле них стояли группами мужчины, оживленно беседуя. Это были бывшие рабочие завода — пенсионеры или безработные, лишенные бесплатной лечебной помощи. Аллея наполнилась их голосами, головы людей обращались в сторону проходной.

Петр Агеевич увидел, что подле проходной, закрывая ворота, поперек въезда стояла грузовая автомашина с открытым задним бортом, а боковой борт, обращенный к толпе, украшал лозунг на зеленом полотнище Наша сила — в сплочении и организованности! Петр прочитал его почти по буквам и ощутил в груди щемящее торжество и радостное биение сердца. Чуть в стороне стояла специальная автомашина с радиотрансляционными громкоговорителями наверху кабины. От них был проброшен провод по сучьям деревьев вдоль аллеи к репродуктору на крайнем дереве. К проведению митинга, похоже, все было подготовлено.

Петр Агеевич, не задерживаясь, направился мимо сидевших и стоявших мужчин к машинам с намерением увидеть кого-то из организаторов митинга. Он не сомневался, что такими организаторами будут члены заводского партбюро, ибо кто еще может взять на себя такое дело, как проведение митинга, созываемого для борьбы по защите прав трудящихся от хищных хапуг труда рабочего человека.

Из группы мужчин, — толпившихся у предпоследней скамейки, его окликнул веселый задорный голос:

— Золотарев, Петр Агеевич! Что проходишь мимо своих? Присоединяйся к своим одноцеховцам, — к нему шагнул человек с протянутой рукой и доброжелательной улыбкой на круглом, с виду здоровым лицом.

Они обменялись крепким рукопожатием, и Петр Агеевич оказался в тесной толпе бывших заводчан механо-экспериментального цеха и тотчас с праздничным волнением в груди ощутил упругое, горячее дыхание бывших своих товарищей и лишь радостно поворачивался то на один, то на другой голос или толчок под ребро.

— Что-то ты, наш бывший заводской бунтовщик где-то защемился в мышиную нору?

— Клубнику на даче, видно, сторожит…

— Не только! Часто по рынку утром прохаживается — поручение, должно, жены выполняет.

— А может, он там уже свои торговые палатки расставил! — толкнул Петра в бок невысокий, щупленький, с большими карими глазами, похожий на подростка человек лет под сорок. Он заставил Петра отшутиться. Улыбчиво оглядев бывших товарищей по работе, он сказал:

— Палатки — не палатки, а в магазин-гастроном встрял.

— Нечто конфеты продаешь? — подхихикнул кареглазый.

— Нет, для такой деликатной работы с моими лапами, — он показал, поворачивая, свои большие кисти, как бы подчеркивая неизменность рабочего положения, — в кондитеры я не гожусь. Слесарничаю-монтёрничаю пока Левашов Николай сына из плена в Чечне высвобождал. Но за это время газон магазинный восстановил, на котором щофёрничаю тоже… А что делать, коли цех заводской без боя сдали?..

— Да разве только — цех? — весь завод сдали! А сами на улицу подались подметайлами, вот с такими-то рабочими руками, — и крепко, зло выругался неизвестно на кого молодой еще, скуластый мужчина, показав свои сильные рабочие руки. — А кому завод сдали? Жулику! Он даже эксплуатацию не может, как следует, поставить. А мы пришли упрашивать больницу не продавать под фармафабрику… Вот они идут с главврачом во главе плакаться… Тьфу, — и выругался, показывая на колонну медработников в белых халатах, выступившую на аллее.

Колонна, не задерживаясь, направилась прямо к проходной белой, чистой стеной, над ней алели и струились, как лужицы крови, два красных стяга. Впереди колонны вожатым строго и непреклонно шагал главврач Корневой Юрий Ильич. Колонна за ним двигалась в суровом молчании ровными, уплотненными рядами, в ее стройном движении чувствовалась упрямая решительность. Люди на аллее уважительно уступали медикам место и молча ПООЩРяли их напористое движение, их упрямую решимость. И как бы там ни было, а именно они первые подняли голос протеста против обуржуазивания жизни, против всесилия капитала. И их упрямость была всеми понята: ведь медики есть стражи жизни людей труда. А их нынешний протест, проявившийся в призыве к митингу, возбуждал в людях уважение как к праведным бунтарям и борцам против произвола и насилия.

На некотором расстоянии впереди колонны медиков поспешно, почти с подбегом появился Костырин. Поравнявшись с группой рабочих, где стоял Золотарев, Костырин встретился с ним взглядом и позвал его:

— Петр Агеевич, — пойдемте со мной.

Петр, как бы извиняясь, кивнул товарищам головой, послушно, быстро пошел за Костыриным. Его проводили молчаливыми, любопытными взглядами, а рабочее чутье подсказывало, что за этим приглашением у Золотарева стояло что-то связанное с проведением митинга, и эта его причастность к необычному рабочему делу возбуждало уважение. И Петр, поспешая за Костыриным, смутно чувствовал маленькую гордость за себя.

Подойдя к бортовой машине, Костырин сказал парню, стоявшему на машине у микрофона:

— Проверь счетом.

Парень согласно кивнул головой и в микрофон негромко посчитал: раз, два, три… Его голос внятно отозвался в репродукторах, развешанных на деревьях вдоль аллеи.

— Молодцы связисты — помогли нам всем этим радиотрансляцию устроить для озвучивания митинга и запишут на пленку весь ход митинга, — радостно сообщил Костырин Петру Агеевичу.