Утраченные звезды - Степан Янченко

— На улицах и площадях района, еще раз вам говорю, Леонтий Васильевич, никакой митинг не собирается. А если на заводской территории вы прямо или косвенно собрали людей, то это ваша проблема, вы ее и решайте. У вас все?.. Будьте здоровы.

Директор бросил трубку и зло и грязно выругался в адрес районного руководителя, отказавшего ему в послушании, — и в ярости стал ходить по кабинету. Оказывается, не все в жизни вертится по его хотению, а чтобы подчинить себе всю жизнь путем ее покупки, у него еще не достает капитала, но время работает на него. А пока мысли в его голове завертелись в бешенном озлобленном вихре в такой темной смеси, что он не мог выдернуть хоть одну ясную, и уже почти бегал по кабинету.

И в это время могуче заревел заводской гудок, в окнах задрожали стекла. Гудок заставил директора подпрыгнуть и подбежать к внутреннему переговорному аппарату. Он вызвал главного инженера.

— Это что такое? — закричал Маршенин.

— Гудок, — спокойно ответил инженер.

— Почему такое, кто разрешил? Сию минуту прекратить!

— Сейчас же разберусь, Леонтий Васильевич.

Но гудок проревел все три минуты во всю мощь завода, бывшего флагмана советского станкомашиностроения и заставил насторожиться весь город. Когда гудок вдруг смолк и сдул напряжение, показалось, что завод булькнул в мертвую глубину темного омута, и на поверхности не осталось и следа.

Но след тотчас проявился: из всех живых цехов и закоулков на заводской двор хлынули толпы рабочих. Директор видел это дружное движение из окон кабинета. Его вдруг охватил неведомый страх: вскинулась мысль о какой-нибудь новой аварии и большом ЧП.

— Что случилось, черт возьми, — дико вскричал побледневший Маршенин перед переговорным аппаратом, включенным на общую слышимость.

В эту минуту в кабинет шагнул главный инженер и спокойным тоном, с усмешкой на губах и игривым блеском в глазах произнес, подходя к директорскому столу:

— Я скажу: рабочие объявили двухчасовую стачку в защиту заводской больницы, — и наглядным образом пригладил свою всегда гладко причесанную голову, затем согнутым пальцем тронул коротко постриженные, аккуратные рыженькие усики и вызывающе воззрился на директора, как бы говоря: Ну, а что теперь ты предпримешь?

Главный инженер был в необъявленном конфликте с технически малограмотным Маршениным и сейчас был доволен тому, что находящиеся в постоянном конфликте с директором рабочие прибегли, наконец, к практическим решительным действиям.

Маршенин округло расширенными глазами воззрился на главного инженера, и некоторое время молча стоял с раскрытым ртом, словно какое-то слово деревянной щепкой застряло в его горле и не давало возможности ни произнести это слово, ни закрыть рот. Чем бы кончилась эта паралитичная немая сцена — неведомо, если бы призывно не запищал городской телефон. Маршенин враз очухался, поспешно схватил трубку.

— Маршенин у телефона, — он умел держать марку с начальническими лицами, однако с дрожью в голосе не сразу справился — в нем еще клокотали то ли испуг, то ли злость, то ли и то, и другое.

— Знаю, что Маршенин, Гринченко говорит, здравствуйте, Леонтий Васильевич, что у вас стряслось опять, чего вас мандраже колотит? Своим ревуном вы весь город подняли на дыбы.

— Ничего аварийного не произошло, Николай Михайлович, рабочие двухчасовую стачку объявили, гудком призвали к началу, — стал успокаиваться Маршенин. Обычно, если удается все понять, что произошло, и признать происшедшее осмысленно, то это приводит к нервному успокоению и к способности принимать деловые решения.

— Вы считаете, что стачка всех заводских рабочих ничего не значит? — заметил Гринченко.

— Я имею в виду технические аварии.

— А социальные аварии на производстве, по-вашему, не влекут экономических издержек? Да стачка вас в трубу выдует, а она, труба, у вас еле дышит… Что думаете предпринимать?

— Пришлите на завод взвод омоновцев — и все погаснет, — попросил директор, но робким голосом и тут же посмотрел на главного инженера.

Главный инженер болезненно поморщился и неодобрительно покрутил головой. А из трубки громко прозвучал возмущенный голос:

— Я вам не царский или столыпинский и даже не ельцинский генерал-губернатор, а избранный народом администратор области, пусть не всем, а только частью, но, тем не менее, избран с наказами защищать их, в том числе и от вашей напасти. А потом, поостерегитесь спровоцировать весь город на поддержку ваших рабочих. Поднимется город, — он нас двоих, да еще кое-кого дополнительно подгребет и выметет на мусорную свалку. Так что как спровоцировали стачку на своем заводе, так извольте и уладить дело, пока совсем не обанкротились.

— Да как я спровоцировал стачку? — почти плаксивым голосом промолвил растерянный директор, поняв, что его оставили один на один и с нынешними рабочими, и с бывшими рабочими, им же выставленными за ворота завода, и сейчас они, хотя и по разные стороны ворот, но собрались все вместе, и это было то грозное, что станет неумолимым и не побоится его локаута, а фабрики, которую он задумал в тайне для подпорки его частных капиталов, у него еще нет, и магазины могут быть разбиты и разрушены в одночасье. Так что не случайно в его голосе сами собой появились плаксивые нотки, которых он и не устыдился, к своему удивлению, потому что вдруг увидел и почувствовал себя беспомощным и беззащитным. А из трубки звучал рассерженный голос главы области:

— А что, я ее спровоцировал? Что от вас требуют рабочие?

— Погасить задолженность по больнице и восстановить полное ее финансирование и нормальную работу.

— Ну, так вот то-то же. И за это вы хотите их разогнать и заставить молчать с помощью ОМОНа? Это, отнюдь, не заставит их забыть о своих правах на жизнь.

— Но у меня нет средств для содержания больницы…

— И на лечение рабочих? Пусть болеют и мрут, как мухи осенью? Вы об этом не думаете? Поэтому сами не финансируете и городу не желаете ее передать, вознамерились ее прикарманить?

— Но ведь…

— Никакого ведь!.. Высасываете силы рабочих с помощью наемного труда по контракту, да к тому же труд скверно оплачиваете, так извольте позаботиться о здоровье работников, о восстановлении сил, или как у вас, у деловых называется, о расширенном воспроизводстве, в котором ведущим элементом выступает рабочая сила, господин частный предприниматель, которую, кроме эксплуатации, надлежит поддерживать в жизнетворном, человеческом состоянии. Не перекладывайте, господа капиталисты, свою обязанность о поддержке уровня расширенного воспроизводства на органы власти, что, однако, означает вытянуть две жилы с того же работника… Вот так, уважаемый Леонтий Васильевич. И не вздумайте обвинять меня в прокоммунистической пропозиции. Расширенное воспроизводство — старая истина разумной политэкономии, усвоенная разумными капиталистами. Вот так, — будьте здоровы, идите к людям и объявите, что отдаете им их больницу… — и телефон часто запищал.

Во все время телефонного переговора директора с главой области главный инженер стоял подле стола молча, отвернув голову в сторону. Он то распускал губы в насмешливой улыбке, то с сарказмом морщился, то посылал в сторону полный издевки иронический взгляд, и во всем угадывалось его удовольствие от того неловкого, комедийного, как ему казалось, потерянного положения, в котором оказался директор при разговоре с главой области.

Директор медленно положил телефонную трубку и минуту молча, в растерянной задумчивости постоял, глядя на свой стол, где в беспорядке лежали в большинстве своем ненужные бумаги.

— Понятно — сам перетрусил господин губернатор… а трусость способна на непредсказуемые меры, — произнес директор после задумчивого молчания.

Как и у тебя самого — ничто не предсказуемо, по себе о других судишь, — подумал в ответ главный инженер.

Потом директор подошел к окну и выглянул во двор завода. Там, заполнив всю свободную площадь у ворот и в глубь двора, стояла многотысячная масса рабочих из цехов и над ней звучала речь с митинга. Директор почти осязаемо ощутил, как эта речь, широко распластав крылья, объединяла людей и, крепко охватывая их, сплачивала воедино и звала за собой, вооружая уверенностью и силой. Он даже разглядел отдельные лица: некоторые из них были слегка запудрены копотью, по щекам виднелись следы потеков пота, открытые лбы потно блестели на солнце, на усталых лицах сверкали глаза и белели зубы. Люди стояли молча, с суровой сосредоточенностью на лицах, затаив скопившуюся злобу, и, казалось, ждали ту минуту, когда эту злобу можно будет выплеснуть на директора завода, по сути дела присвоившего и разорившего их завод и теперь решившего оставить их и без больницы.

При этой мысли он отвернулся от окна, вскользь глянул на главного инженера и, скорее для себя, чем для него, проговорил: