Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Хатч до этого смотрел отцу прямо в глаза, но тут его передернуло. Он потупился, на шее и на груди у него выступили красные пятна.

Роб прекрасно видел все это и на расстоянии почувствовал жгучий стыд сына, мучительное нежелание примириться с тем, что он перешел из одной комнаты в другую и дверь за ним плотно захлопнулась. Он сам когда-то испытал все то, что сейчас испытывал Хатч; в нем еще свежи были воспоминания двадцатишестилетней давности, собственные страдания. Он понимал, что Хатчу больше всего на свете хочется, чтобы комната погрузилась в темноту, чтобы оба они оказались спящими на своих кроватях. Однако ему с не меньшей силой хотелось вручить сыну дар, которым самого его никто не наделил в детстве, вручить то, что ему удалось насобирать за долгие годы бесплодных метаний, греша и расплачиваясь за грехи, — броню, пусть склепанную из обломков, но, по крайней мере, надежную. Все то, что знал старый Робинсон, но не захотел передать Форресту. Все то, что насобирал Форрест, но передержал. Набравшись духу, он начал: — Совсем скоро, Хатч, тебе это понадобится. То, что она показала, и то, что осталось скрытым.

Хатч лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. — Зачем? — спросил он.

— Для душевного равновесия. Так тебе, во всяком случае, будет казаться. Видишь ли, очень скоро ты достигнешь возраста, когда тебя буквально начнет корежить от приступов неутолимого голода — то есть ты будешь считать, что тебя мучит голод. На самом же деле это будет любопытство. Ты вообразишь, что все счастье в том, что она мельком нам показала, для пущего соблазна утыкав поддельными бриллиантами.

Хатч задумался. — Сомневаюсь, — сказал он погодя.

— А ты не сомневайся. Ты мой сын и сын Рейчел. И никуда от этого не уйдешь. Хоть ты сейчас вскочи и беги в чем мать родила, с быстротой лани — все равно, не пройдет и года, как желание настигнет тебя и завладеет тобой. Ты наш с Рейчел сын.

Хатч спросил: — Мы не съездим в Гошен?

— Нет.

— А что, если нам вместо Джеймстауна поехать в горы? Я читал про Покахонтас.

Роб спросил: — А зачем?

— Мне хотелось бы посмотреть на дом, где выросла мама.

— Я могу рассказать тебе все, что тебе нужно знать. Нам там не будут рады.

— Ну так расскажи, — сказал Хатч.

— Что?

— Все, что мне нужно знать. — Он приподнялся на локтях и посмотрел отцу прямо в глаза.

Роб встретил его взгляд, но уже через секунду шагнул к двери и выключил свет. Подошел к своей кровати, сдернул покрывало и лег. Он заговорил, обращаясь к потолку, однако достаточно громко, чтобы перекрыть проникавший в комнату через два открытых окна слабый, но ни на секунду не умолкавший шум прибоя. — Я много об этом думал. И мне кажется, тебе нужно знать то, что я тебе сейчас расскажу. Я искренне так считаю. Пригодится в жизни. Видишь ли, задолго до того, как мне исполнился двадцать один год, жизнь в нашем доме начала казаться мне непереносимой. Я просто не представлял, что делать. Я считал, что мама, очень занятая в ту пору, нисколько мной не интересуется, а Форреста Мейфилда я, конечно, помнить не мог, и вот поскольку я был многого лишен, то решил, что мне необходимо то, о чем мы только что говорили. И я задался целью удовлетворить свою потребность во что бы то ни стало, для чего мне нужна была партнерша. Мне казалось, что счастье зарыто в других, что до него можно докопаться, что источник, который навеки утолит мою жажду, можно открыть. Искать же его надо на ощупь, дотрагиваясь то до одной, то до другой девчонки, моей сверстницы. Это было не так легко и потому укрепляло меня в мысли, что тут и надо искать успокоения, о котором я тебе говорил. Собственно, я до сих пор так думаю, но об этом позже. Ну, так вот, девчонок вокруг, как ты, наверное, заметил, пруд пруди, и многие из них разделяли мои мысли и были готовы попробовать. Это и правда помогает — не верь, если какой-нибудь ханжа станет уверять тебя в обратном — сам Христос никогда никого в этом не уверял, — только действие очень короткое, не дольше, чем от двух таблеток аспирина. Поэтому, когда я добрался до Гошена, помотавшись по стране, у меня уже было за плечами несколько недолгих периодов покоя, но то, ради чего я покинул дом, оставалось по-прежнему недосягаемым. И тут я встретил Рейчел Хатчинс. Пансион, в котором я поселился, принадлежал ее родителям, и у нее, как ни у кого другого, мысли совпадали с моими.

— А в чем они заключались?

— В том, что жизнь дана, чтобы жить, что человек ни дня не должен терпеть нехватку того, что ему нужнее всего — то есть простой человеческой доброты; что люди должны жить друг для друга, и уже это одно делает их жизнь осмысленной и полезной, стоит только захотеть, и что есть люди, которые уже захотели и только ждут своего часа.

— Ты это о Рейчел говоришь?

— О Рейчел. О твоей матери. Она была моложе меня, но оставила меня далеко позади в погоне за мечтой. Уже почти отчаялась, когда я возник на ее пути.

Хатч сказал: — Ты все о телах говоришь, всего лишь о слиянии тел? И ты до сих пор видишь в этом что-то хорошее? А ведь это убило маму.

Роб перекатился на бок, чтобы посмотреть на Хатча. Окно было за его спиной; при тусклом — из-за затемнения — свете уличных фонарей ему видно было лишь четкое очертание его бедра — во всяком случае, он лежал лицом к Робу и, казалось, ждал ответа. Роб сказал: — Да! — но больше ничего прибавить не смог — ни слов, ни слез, одна пустота. Этим исчерпывались его познания. Жалкий дар, который ему хотелось растянуть надолго, оказался израсходованным. Четырнадцатилетний мальчишка сбил его с толку меньше чем за пять минут. Он быстро сел, сам не зная, что делать дальше. Может, пойти пройтись?

Хатч сказал: — Никто тебя не винит.

— И на том спасибо, — сказал Роб. Он подошел к стулу, нашарил свою одежду, натянул брюки.

— Ты уходишь? — спросил Хатч.

— Ненадолго, — ответил Роб.

— Мне остаться?

— Да, подожди.

— Сколько?

— Пока я не велю тебе перестать ждать. — Голос звучал спокойно, но фигура выдавала, что он больно задет. Он пошел в ванную и закрыл за собой тонкую дверь.

Хатч встал, зажег свет и тоже оделся. Когда отец вошел в комнату, Хатч стоял у открытого чемодана.

— Ты уходишь? — спросил Роб.

— Да, папа.

— Куда?

— Сперва на автобусную станцию. — Хатч стоял к нему спиной. Он уже достал из чемодана курточку и укладывал туда свою книгу «Швейцарский Робинзон».

— А деньги у тебя есть?

— Мне бабушка дала немного.

— Ты к ней поедешь?

— Может, сперва в Гошен.

Роб подошел и остановился позади него в двух шагах. — В Гошене нет ничего, кроме молодой женщины, глубоко зарытой в землю, обращающейся там в прах.

Хатч кивнул. — Вероятно. — Он защелкнул чемодан и повернулся к отцу, бледный от решимости, искаженный отвращением. — Все больше, чем здесь.

Роб размахнулся и ударил его — удар пришелся по левому уху и шее; не успело еще застывшее от шока лицо отреагировать на удар, как Роб уже сказал себе: «Второй раз!» — второй раз в жизни он причинил непоправимое зло — Рейчел и теперь ее сыну. В меткости ему отказать было нельзя.

Но Хатч, поборов удивление и боль, сказал: — Ведь ты же обещал остаться.

— Где?

— Со мной. Роб, я ждал. С пятилетнего возраста я ждал, что ты вернешься и заберешь меня к себе, найдешь место, где мы будем с тобой вместе. Ты совершенно определенно обещал мне это в день отъезда в Роли. И Грейнджер слышал; мне это не приснилось. Ты сказал: «Оставайся здесь с Евой и Риной, поживи с ними немного, только до школы. А потом мы будем вместе и заживем на славу». И что же? Я прожил девять лет в общество старых бабушек, которые не давали мне дохнуть, ты же тем временем развлекался. Теперь ты говоришь, что вернешься в Фонтейн. Меня там не будет, чтобы встретить тебя с распростертыми объятиями.

Роб усмехнулся. — А где тебя искать? На случай, если я захочу поздравить тебя с праздником или известить о чьих-нибудь похоронах. — Он дотронулся до горячего плеча, которое сжалось от его прикосновения, затем высвободилось и отстранилось.

Хатч снова открыл чемодан и сунул в него руку. Вытащил небольшой конверт и подал его Робу. Затем подошел к окну и стал вглядываться в темноту.

Роб не спеша разглядывал конверт. На штемпеле значилось «Гошен, май текущего года». Адрес: Мастеру Рейвену Хатчинсу Мейфилду, Фонтейн, Северная Каролина. Внутри лежал листок линованой бумаги.

18 мая 1944 г.

Дорогой Рейвен!

Знаю, что на днях был день твоего рождения, и поскольку я прочел недавно в какой-то газете, что второй твой дед сошел в могилу, то я подумал, что тебе, может, будет приятно, если твой последний оставшийся в живых предок объявится и пожелает тебе долгих и счастливых лет жизни.