Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Хатч пошел к отцу, обдумывая, как бы рассказать ему обо всем и повыспросить его.

2

Но Роб, по-видимому, еще не отошел от езды и за ужином разговаривал о самых банальных вещах — расспрашивал о школе, о Сильви и Грейнджере. Хатч отвечал вежливо, слушая отца краем уха. Мысли его были по-прежнему сосредоточены на том, что произошло на пляже, на зрелище, подаренном ему юношей и девушкой, не многим старше его. Он занялся печеными устрицами, решив молчать — до завтра во всяком случае, пока не придет в себя Роб, — чувство свободы от непривычной обстановки, ресторанной еды без хлопочущей рядом Сильви одержало верх над нетерпением и неясным недовольством. Затем Роб спросил: — Как насчет кино? — Хатч ответил: — Не возражаю, — и они пешком прошли к старому кирпичному строению, поспев как раз на вторую половину фильма «Молодость Питта».

Картина кончилась, и они решили остаться посмотреть начало. Огни в зале в перерыве между сеансами не зажглись, как ожидал Хатч, напротив, темнота еще сгустилась, и откуда-то со стороны экрана понеслось гнусавое завывание электрических гитар. Не гавайских, нет — что-то восточное было в этих звуках… Японское, что ли? Сбор пожертвований на войну? В пользу детей убитых японцев? Хатч посмотрел на отца, но тот был отгорожен от него сплошной стеной мрака. Музыка продолжалась, никто ничего не объявлял, и Хатч спросил: — Что это? — Человек, сидевший справа от него, шикнул, а Роб так и не отозвался. Музыка стала громче, темп ее убыстрялся. Потом последовал громовой финал, и наконец все стихло, луч прожектора уперся в занавес, и мужской, безошибочно принадлежащий северянину голос объявил: — Дамы и господа! В качестве вечернего развлечения и ради удовлетворения ваших патриотических чувств мы имеем честь представить вам знаменитую Мин-той — дочь китайского народа — нашего великого союзника, отделенного от нас Тихим океаном. Мин-той исполнит свой национальный танец! — Пятно света расплылось. Занавес быстро раздвинулся, и на сцене появилась небольшая женская фигурка, от шеи до пят укутанная в пурпурный шелк; вскинутыми руками девушка закрывала лицо.

Потом она не спеша развела руки. Лицо открылось, круглое гладкое и белое. Прямая линия строгого рта; глаза черные, чуть раскосые, выражающие жгучую ненависть, какой Хатч еще не видывал, — чем мог обидеть ее этот темный зал? Кто такие эти прячущиеся в темноте зрители? (Хатч вошел в зал в темноте и не видел никого вокруг; интересно, какое выражение на лице его отца?)

Ее начала бить мелкая дрожь, начинавшаяся где-то внутри одеяния, не имевшая никакого отношения к музыке, Подергивались руки, переступали чуть согнутые в коленях ноги. Наконец она вся пришла в движение, теперь уже строго подчиняясь музыке, и только тут Хатч сообразил, что это танец, что девушка добровольно отдастся ему.

Какое-то время она танцевала на месте — двигались только поднятые руки и высовывавшиеся из-под пурпурного одеяния ступни. Затем она начала исступленно подпрыгивать, высоко вскидывая ноги. Однако взгляд ее не изменил яростного выражения, и на лице никак не отражалось смятение, в котором находилось тело.

По спине рассыпались волосы. Они были свернуты жгутом на макушке неподвижной головки, и вот каким-то образом она распустила этот жгут. Гладкие и черные, они доставали до талии. Она снова замерла с опущенной головой, свесив волосы вперед. Когда черные пряди закрыли лицо, руки скользнули под них и занялись застежками из золотого сутажа. Она содрогнулась, и одеяние упало с нее; быстрым движением маленькой белой ступни она откинула его назад. Музыка смолкла. Танцовщица стояла в золотом бюстгальтере и маленьких золотых трусиках, украшенных золотой бахромой. Без одеяния она стала еще меньше, застыв на месте (с опущенной головой и скрытым от взоров лицом), она всем своим видом показывала — так, по крайней мере, казалось Хатчу, — что танец окончен: национальный танец Китая, голодного и униженного с времен незапамятных, со своими миллионами обманутых детей. Она неподвижно стояла под пристальными взглядами всех этих теряющихся в темноте людей, как и она, безмолвных.

Хатч опять повернулся к Робу — по-прежнему незримому, но присутствующему: их локти соприкасались на подлокотнике. Может, следовало бы похлопать или момент для этого слишком торжественный? Может, она просто удалится сейчас за кулисы?

Кто-то сказал: — Ну, я жду. — Это был человек, сидевший за Хатчем.

Еще мгновение. Затем ее руки, лежавшие на животе, скользнули вверх, подобрались к бюстгальтеру, и он упал к ее йогам, даже без ее прикосновения. Снова она резким движением откинулась назад, и головка ее медленно поднялась. На лице играла легкая улыбка. Грудь была обнажена.

Хатч еще никогда не видел женской груди. После смерти матери он жил в обществе пожилых женщин, которые тщательно прятали свое тело, и его познания в этой области ограничивались снимками в иллюстрированных журналах и гипсовыми статуями Венеры и Ники в школе. Зрелище это не вызвало у него особого интереса — атрибуты взрослых тел, которыми среди его сверстниц были наделены лишь несколько девчонок. Все же он смотрел во все глаза, уверенный, что Роб вот-вот уведет его отсюда. Идеально круглые, груди вибрировали вместе со всем ее телом (танцовщица снова начала двигаться под звуки замирающей музыки), полностью игнорируя земное притяжение: две, каким-то чудом державшиеся на месте опрокинутые фаянсовые чаши, посредине — коричневатые венчики размером с крупный цветок. Почему ей вдруг захотелось обнажить их? Почему люди сидят и смотрят? Что за тайна скрывается за этими скромными форпостами, вызывая у людей желание платить деньги за возможность поглазеть на них? Что они находят хорошего во всем этом?

Свет становился все ярче и ярче, темп музыки снова убыстрился. Она отозвалась, закружившись волчком, руки ее так и мелькали. Хатч пиал, что, повернувшись, увидит отца — лица сидевших вокруг мужчин все отчетливей вырисовывались в темноте, но он не повернулся — из страха встретить взгляд и улыбку, представляющие уж совсем неразрешимую загадку. Еще одна тайна, к которой его подвели без предупреждения, без объяснений. Сознательно ли сделал это Роб? Знал ли он, что, кроме картины, им покажут еще и это? Хатч не видел никакого объявления у кассы. Роб ничего не сказал ему.

Танцовщица была совершенно голая. Кружась, она сорвала с себя все, что на ней еще оставалось, и остановилась спиной к ним. Зад у нее был плоский, совсем мальчишеский. Под оглушительную музыку она раскинула руки в стороны, как крылья, и вдруг повернулась лицом к залу. Маленький треугольник между ее тесно сомкнутыми ногами, гладкий, начисто лишенный волос, был обведен яркими камушками, которые сверкнули на миг перед глазами. Затем все огни погасли.

Роб хлопал вместе со всеми.

3

Час спустя, посмотрев первую часть картины, съев мороженое и почувствовав усталость, они вернулись к себе в пансион. Хатч сразу же лег в постель; он лежал под простыней, лицом к сосновой переборке и мучительно думал.

Роб, выйдя из ванной в одних трусах и носках, подошел и присел к нему на кровать. Мальчик лежал отвернувшись. Роб попытался взглядом — добрым взглядом — заставить его повернуться. Уснул, что ли? Он ведь еще не достиг того возраста, когда дети утрачивают способность беспрекословного подчинения. — Ты уже помолился?

— Да, папа.

— И за Элберта помолился?

Довольно долгое молчание. Затем: — Да, папа. — Он не собирался поворачиваться.

— Ты сердишься на меня?

— Нет, папа. За что мне сердиться?

Роб стянул носки и стал растирать ступни. — Ну, мало ли за что. За представление, на котором мы были.

— Нет, папа.

— Тебе оно понравилось?

Снова долгое молчание. — Я не понял.

— Чего именно? — спросил Роб.

— Ничего.

— Хочешь, чтоб я объяснил тебе?

— Да.

— Тогда повернись ко мне; мне неинтересно говорить со стеной.

Хатч медленно, будто с усилием, перевернулся на другой бок. Теперь он лежал лицом к отцу и с непонятным выражением глаз, без тени улыбки, но и отнюдь не сонно смотрел на него.

Роб сказал: — Я ничего подобного не ждал. Думал, что это акробатка или какая-нибудь исполнительница гаванских танцев. А она просто решила порадовать мужское общество, потешила на скорую руку.

Хатч кивнул. — А чем, собственно, потешила?

— Ну, показалась в голом виде, дала посмотреть то, к чему люди любят притронуться.

— Ты говоришь о мужчинах?

— О мужчинах и мальчишках. Ты растешь. Скоро и у тебя появится такое желание.

Хатч до этого смотрел отцу прямо в глаза, но тут его передернуло. Он потупился, на шее и на груди у него выступили красные пятна.