Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Счастливых лет!

Приезжай навестить меня, если у тебя вдруг возникнет такое желание. Я живу почти в полном одиночестве.

Отец Рейчел —

Рейвен Хатчинс.

Роб спросил: — Что сказала на это Ева?

Хатч подошел к своей кровати и сел. — Она и не знает про письмо. Сильви отдала его прямо мне.

— Ты показывал его Сильви?

— Нет.

— А Грейнджеру?

— Нет, папа. Я хотел дождаться нашей поездки.

Роб подошел к чемодану и положил письмо поверх вещей. — Он когда-нибудь писал тебе прежде?

— Один раз на рождество, когда мне было пять лет, написала мать Рейчел — просто открытка и на ней одно слово «целую!». Ева показала мне ее. А он никогда, но я его помню.

— Откуда?

— Я только его и помню. Сколько мне было — три года, четыре? Когда ты возил меня туда, перед тем как мы поехали в Фонтейн.

— Мы тогда уезжали из Ричмонда. Я больше не мог жить там и искал, куда бы перебраться. Это было в тысяча девятьсот тридцать третьем году, тебе только-только исполнилось три. Неужели ты правда что-нибудь помнишь? — Роб улегся поперек своей сбитой постели.

Хатч сказал: — Воду с каким-то сильным привкусом, которую мне дали выпить, я, во всяком случае, запомнил. И еще запомнил, что он был совсем старый. Тебя с нами тогда не было, что ли? Я не помню, чтобы ты там был.

— Может, и не был. Мы прожили у них несколько дней. Я искал работу и оставлял тебя на его попечении.

Хатч кивнул. — «Оставайся с нами!» Он пригласил меня остаться у них. Мы с ним попили этой воды и вышли на солнышко. И тогда он взял меня на руки, посмотрел мне в лицо и сказал: «Ты оставайся. Ты — вылитая Рейчел». По-моему, он именно так сказал; во всяком случае, слово «оставайся» я помню твердо. А бабушка была там? Ее я совсем не помню.

— Ну, как же, — сказал Роб. — Только ее никто никогда не замечал. Добрая, заботливая, зла не помнящая; предпочитала держаться в тени, пока не ушла в царство теней окончательно. Рина говорила, что она умерла от какой-то болезни крови в год, когда началась война, — Рина с ней изредка переписывалась, они познакомились на нашей свадьбе, вот мистер Хатчинс и известил ее.

Хатч спросил: — А почему тебе не были бы там рады?

Роб ответил не сразу, восстанавливая в памяти прошлое. — Незачем тебе это знать.

— Как незачем? Мне нужно, папа.

— Это ведь из области того, о чем ты только что не пожелал слушать.

Хатч сказал: — Расскажи. Обещаю выслушать.

Роб знал, что начало лежит далеко в прошлом. Снова рассказывать об этом в какой-то случайной комнате он просто не мог. Он сел и сказал: — Пошли прогуляемся.

Квартал, отделявший их от океана, они прошли в молчании, Роб был босиком, он шел впереди и замедлил шаг, лишь дойдя до линии ровного спокойного прибоя. Хатч поравнялся с ним. Освещения не было почти никакого. Погруженный во мрак город (дома в большинстве совсем темные), ни луны, ни звезд, хотя небо казалось чистым. Их не засек бы ни один бомбардировщик. Глядя вдаль, Роб сказал: — Может, доставим Сильви удовольствие — уплывем отсюда и повоюем вместе с Элбертом? — Он ткнул пальцем перед собой, в направлении невидимого горизонта. — Всего три тысячи миль. Как думаешь, найдем мы его?

— Где?

— Во Франции. Он, наверное, участвует в высадке, если еще не убит.

Хатч сказал: — Вообще-то, папа, ты показываешь в сторону Гибралтарского пролива, но, пожалуйста, я готов.

Роб рассмеялся.

— Сперва нужно идти на север. Пошли на север до Новой Шотландии, а оттуда уж нацелимся прямо на Францию.

Хатч повел его налево, туда, где побывал уже сегодня один. Он шел по сырому песку вне досягаемости воды; его отец шагал как раз по черте, куда добегали волны, так что время от времени его ноги оказывались по щиколотку в светящейся пене. Они прошли уже довольно далеко; Роб продолжал молчать, и наконец Хатч сказал: — Насчет того, как нас встретят… ты мне начал рассказывать — почему ты не можешь взять меня туда?

Роб сказал: — Ладно. Я все думал, с чего начать. Что ж, можно и с этого. Когда я впервые приехал в Гошен, твоей мамы там не было. У нее было нервное заболевание, и она уезжала лечиться, а когда вернулась, я уже был там, в пансионе ее отца; у меня была работа, был Грейнджер, который работал на кухне, и был источник успокоения в том плане, о котором я уже тебе говорил (тоже на кухне, цветная девушка по имени Делла, которая у них выросла). Она-то встретила меня с распростертыми объятиями. Я заглядывал к ней в пристройку, где она жила рядом с Грейнджером, каждую ночь, пока не вернулась Рейчел. В течение нескольких недель, когда мне казалось, что жить больше невозможно, она ободряла меня, поднимала во мне дух просто тем, что впускала к себе. Сейчас ты этого не понимаешь — и никогда, надеюсь, не поймешь, но постарайся хотя бы поверить на слово своему отцу. Она была словно мост, перекинутый через какой-то отрезок моей жизни, и мост этот вывел меня к Рейчел. Признаюсь тебе — до свадьбы я не любил Рейчел. Но, как я уже говорил, у нас были родственные души; оба мы были безрассудны, когда дело касалось наших желаний, оба поставили себе одну и ту же цель в жизни. Однако, даже познакомившись с Рейчел и остановив на ней свой выбор, я продолжал ходить к Делле. Она по-прежнему давала мне успокоение. — Роб замолчал, продолжая шагать направо, пока вода не достигла ему почти до колен (брюки он закатал).

Хатч спросил: — И дедушка выразил тебе свое неодобрение?

— Вовсе нет. Тогда, во всяком случае, нет. Я не думал даже, что он знает — Рейчел-то не узнала этого никогда. Но потом выяснилось, что он знал и все это время потворствовал нам, в надежде, что, получив успокоение там, я не польщусь на Рейчел. У Рейчел, однако, были другие планы.

— А что думал о ней Грейнджер?

— Он, по-моему, особенно на этот счет не задумывался. Он ждал свою Грейси — она тогда уже бросила его, — занялся мной просто так, из любви к искусству; да я никогда и не позволил бы ему вмешиваться в мои дела.

— Но ведь ты только что сказал, что он все-таки вмешался.

— Когда?

— В тот день, когда я родился. Ты говорил, что Грейнджер велел тебе пойти к Рейчел и сказать ей, что ты исправишься.

— Только тогда, один раз, — сказал Роб. — Он, конечно, помогал мне иногда, как же иначе, ведь его больше всего в жизни радует мысль, что он наш спаситель. Меня-то спасла Делла, сама того не подозревая.

— И дедушка порицал тебя? За то, что ты не рвешь с Деллой, а сам ухаживаешь за Рейчел.

— Нет, не думаю. Он, по-моему, сам махнул рукой на Рейчел, убедился, что помочь ей, несмотря на все старания, не в его силах, и, зная меня к тому времени уже достаточно, решил, что, может, это удастся мне. Нет, твой дедушка только дважды говорил со мной круто — в ту ночь, когда я просил у него руки Рейчел, он сказал, что если я ее обижу, то горе мне. (Он так и не узнал, какое горе я ей причинил, никогда не винил меня за тебя.) И еще в тот день, который ты запомнил в тысяча девятьсот тридцать третьем году. После смерти Рейчел я хотел остаться в Ричмонде., хотел продолжать работать в училище для негров (я к тому времени был уже главным бухгалтером и преподавал математику). Первые несколько недель тебя нянчила моя тетя Хэт, которая специально приехала из Брэйси, приезжали также твоя бабушка Хатчинс и Рина, да и Полли была всегда под рукой и рада помочь, но когда тебе исполнилось шесть месяцев или около того, ты остался на нас с Грейнджером. И уж мы старались! Свет не видел лучшего ребенка, чем ты. Ты плакал только от голода или от сильной боли. Я мог разбудить тебя в любое время ночи — иногда у меня являлась такая потребность — и ты просыпался с улыбкой. Потом, поумнев немного, ты стал серьезный, но маленьким ты был ужасно смешлив. Я умел крякать по-утиному, и ты старался отвечать. Так мы развлекались чуть ли не по часу каждую ночь. А Грейнджер читал тебе свои книги или наигрывал на губной гармошке, а ты танцевал кругами. Ты спал со мной с тех пор, как научился ходить; я подолгу лежал подле тебя и в полумраке наблюдал за тобой. Ты всегда дышал ртом, и дыхание у тебя было свежее, как парное молоко. Я подставлял под него лицо и воображал, что вдыхаю запах твоей матери. Я никогда ни в чем не винил тебя, для меня ты был чист, как стеклышко. Любовь к тебе переполняла мое сердце, и в конце концов крупные слезы начинали катиться у меня по щекам; ради тебя я оставался хорошим — я дал богу клятву, которую Грейнджер приказал мне дать Рейчел. Я старался измениться. Иногда по ночам, когда ты уже крепко спал, я задавал тебе на ухо разные вопросы. Как-то вечером, укладывая тебя спать, я спросил: «Когда я приду ложиться, ты проснешься и сделаешь на горшочек, как хороший мальчик?» — и ты ответил: «Ты спроси меня, и я скажу». И, ложась спать, я стал спрашивать, не надо ли тебе пи-пи, и ты каждый раз отвечал мне во сне «да» или «нет»; и всегда впопад. Тогда я начал задавать тебе и другие вопросы. Сперва всякие пустяки: «Хатч, как тигр рычит?» — и ты начинал рычать во сие. Потом стал спрашивать, любишь ли ты меня? Обычно ты кивал, раз даже улыбнулся, но никогда не сказал «да». А однажды, уже года через два, я спросил: «Хочешь ли ты, чтобы я сдержал свое обещание?» Вряд ли ты знал, что значит слово «обещание», не говоря уж о том, каково было мое обещание (разве что Грейнджер посвятил тебя), но ты ответил на это, не задумываясь: «Да».