Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Так отдай его ей, — сказал Кеннерли. — Ева к нему и близко не подойдет. Значит, ты возвращаешься сюда?

— Торн сказал, что это возможно?

— Да.

— А ты как считаешь?

— Роб, ты еще ни разу в жизни не последовал ни одному моему совету. Что же я буду зря воздух сотрясать?

— Нет, ты скажи, — настаивал Роб. — Ты хорошо знаешь меня. Так скажи мне сейчас свое мнение.

— Ты всего лишь незначительная часть того, что я знаю, — сказал Кеннерли. — Да, конечно, я наблюдал за тобой, но не потому, что это был ты. Просто ты находился в поло моего зрения; я наблюдаю за всеми членами нашей семьи.

— Так скажи мне эту незначительную часть.

— А ты воспользуешься тем, что я тебе скажу?

— Если смогу.

— Вернись к жизни, — сказал Кеннерли, ни на минуту не задумываясь.

— Прости?

— Вернись к жизни!

Роб подумал, крепко зажмурил глаза, протянул вперед руки и снова открыл, весело смотря на дядю. — Гляди, ожил! — сказал он. — Вот пощупай руку, сам убедишься.

— Нет, ты спишь, — сказал Кеннерли, — лежишь в постели и спишь, вот уже сорок первый год.

— И что же я вижу во сне? — спросил Роб.

— Идеальный покой. Тебе хочется счастливой жизни. Мечтать об этом можно до бесконечности.

Роб подождал, чтобы улеглось раздражение. — А когда проснулся ты?

И снова у Кеннерли был готов ответ. — Когда умерла мать; мне было тогда восемнадцать лет.

— А о чем ты мечтал?

— О том же, о чем и ты. Об этом все мечтают. Помогает остаться молодым до самой старости.

— Итак, ты проснулся — и что же ты увидел?

— Что больно долго ждать придется, вся жизнь так в ожидании и пройдет.

— В ожидании чего? — спросил Роб.

Об этом Кеннерли заранее не подумал. Все это время газета лежала у него на коленях, он поднял ее и стал просматривать первую попавшуюся статью; потом снова опустил. — В ожидании покоя, — ответил он.

— Ну и как — дождался? — спросил Роб.

— Теперь уж даже и не надеюсь. Вот это-то я и хотел сказать тебе.

— Но ведь есть еще один выход — и умереть, — сказал Роб.

— Тогда покой, конечно, обеспечен, — сказал Кеннерли. Он снова улыбался. Свернул газету и положил на пол рядом с креслом. — Спасибо за совет. Непременно обдумаю его на досуге. — Он сделал движение встать.

Роб удержал его жестом. — А если я вернусь сюда, по-твоему, это будет жизнь?

— Может, и будет, — сказал Кеннерли. — Жить можно и в Роли — да что там, даже в Бостоне, если только задаться этой мыслью.

— Жениться мне на Мин?

Кеннерли откинулся в кресле и задумался.

— Уехать нам на ферму, привести в порядок старый дом?

— Ты задумал утопить несколько негров?

— Не понимаю.

— Если ты выселишь старого Тома Джарелла из дома, тебе придется утопить его ребятишек или ждать, пока они перемрут с голоду у тебя на глазах. Утопить молоденькую девчонку, которая носит негритенка.

— А если найти им домик где-нибудь поблизости? Том продолжал бы работать на нас.

— Вот ты и скажи ему об этом. Ты и подыщи ему домик. На меня больше не рассчитывай. Если вздумаешь действовать в этом плане — я умываю руки. — Он ухватился за кожаные подлокотники и одним рывком поднялся с кресла, крепкий, как юноша. — Сейчас я принесу тебе твои талоны и выматывайся из города. — Но у двери он остановился. — Только сперва я объясню тебе то, чего ты никак не можешь понять. Ты бы давным-давно все это понял, если бы потрудился проснуться. Мы весьма заурядные люди. В нас вся история мира; решительно ничего экстраординарного не происходит в наших жизнях. И ты всего лишь один из нас; и напрасно ты думаешь, что судьба обошлась с тобой как-то особенно сурово. Вот послушай, я расскажу тебе историю своей жизни — это много не займет, я расскажу ее в два счета, а между прочим, она погрустнее твоей. Я боготворил свою мать — это была необыкновенная женщина, она могла птиц завораживать так, что они перед ней замолкали — тебя бы она мигом направила на путь истинный; она вроде бы любила меня, поскольку я был мальчиком, а она отдавала предпочтение мальчикам. Но я постоянно мечтал, понимаешь ли — мечтал о покое. Школу я ненавидел. Отцом полностью завладела Ева, меня он почти не замечал. Поэтому я взялся за одну работенку, паршивую работенку в обувной мастерской, два округа отсюда, чтобы там мечтать на свободе. Снял себе комнатушку, где я мог завести свой порядок. Разложил на бюро, как по линейке, свои гребенки и щетки и решил, что все прекрасно. А потом умерла мама; сжили ее со света твои родители-эгоисты. Останься я дома, им бы это никогда не удалось (в то время Ева уже потеряла интерес к отцу, а Рине он вообще никогда не был нужен), но я искал покоя, и мама умерла в мучениях, даже не попрощавшись со мной. Тут я очнулся и поехал домой, думая, что теперь-то буду нужен отцу. Ничего подобного. Я так никогда и не понадобился ему. Но он меня кое-чему научил — передал свое умение определять цену леса, и я занялся этим делом, на пользу ему, на пользу себе (чтобы снова не погрузиться в сон). Вскоре вернулась домой Ева, и в первый же вечер я понял, что больше она никогда не уедет. Она-то была нужна и хотела быть нужной. И сумела обеспечить себе спокойную жизнь до конца дней. Потому что она мгновенно угадывала и с готовностью выполняла любое желание одного-единственного человека. Понаблюдал я ее два года, да и надумал уехать — неподалеку, в этот самый дом. Но для этого надо было жениться. Сестер Пауэл я знал с раннего детства и остановил свой выбор на них — на обеих, потому что никак не мог решить, на которой именно. Спросил Мэг — которая лучше? Она подумала и сказала: «Высокая покрасивее, зато коротышка — работяга». Высокая была Салли; итак, я остановился на Блант, и она действительно работает на совесть. За тридцать шесть лет мы повысили друг на друга голос раз десять, не больше. Ей хотелось детей, но что-то не получалось у нас, не знаю, по чьей вине, меня это очень мало огорчает. Я живу с открытыми глазами — с тех пор как их мне мама разодрала. А теперь ответь мне, пожалуйста, можешь ли ты назвать троих детей, которые радовали бы своих родителей? Не от случая к случаю, а радовали постоянно.

Роб начал было: — Мама…

— Я сказал родителей, двоих людей. Для нее, кроме отца, никого не существовало.

Роб сказал: — Нет, не могу.

— У тебя есть Хатч, все эти годы он принадлежал вам — тебе и Еве и Грейнджеру, но он только и думает, как бы отсюда смыться. На нем это так и написано.

Роб кивнул. — Но почему? У него есть то, чего не хватало мне.

Кеннерли широко ухмыльнулся и отступил назад. — Я ж сказал тебе. А ты не понял. Ведь в этом как раз все дело — и в моем случае, и в Евином — да что там, даже в Сильвином. Дело вовсе не в том, что кому-то чего-то не хватает. Все довольны. Я не говорю, конечно, о настоящей нищете, о пытках. Но все имеют в конечном счете всего поровну — если одного побольше, значит, другого поменьше. Ты посчастливее многих, посчастливее меня… хотя нет, ты тоже убил одну женщину. Так что мы на равных. Вернись к жизни! Сорок лет, самое время. Большинство мужчин именно в сорок лет и просыпаются. Некоторых будят, как меня, но таких счастливчиков немного… Всю жизнь помнить Шарлотту Уотсон с кровавой пеной на губах…

Роб тоже встал. — Я понял и постараюсь поверить тебе на слово.

На лице у Кеннерли снова появилась улыбка. — Брось! — сказал он. — Не стоит из-за этого расстраиваться. К тебе, мой мальчик, правда не имеет никакого отношения; плевать ей с высокой колокольни, поверит кому-то сорокалетний Роб Мейфилд или нет. — Он пошел за талонами на бензин.

20

Хатч сидел в машине (его уже расцеловали на прощанье), а Роб в окружении Евы, Рины и Грейнджера стоял у распахнутой дверцы, готовясь занять свое место, когда из кухни вышла Сильви с двумя бумажными пакетами в руках и направилась к ним.

Она подошла к машине со стороны Хатча и протянула ему пакеты. — Вот, возьми завтрак. Смотри не выбрасывай — не забывай, сколько сейчас голодных.

Роб спросил: — Ну, что нового?

— Убивают их, сотнями убивают, — ответила она, продолжая стоять с той стороны, где сидел Хатч. Было начало одиннадцатого. Она только что прослушала военные новости по радио, слушала их ежечасно, не пропуская ни одной передачи — приемник стоял у нее в кухне. Во вторник во Франции высадилось сто тысяч — последний этап вторжения.

— Недостаточно быстро, наверное, — сказала Рина.

— Ох, быстро, — сказала Сильви, — ведь вон скольким суждено идти на убой.

Роб наклонился и заглянул Сильви в лицо: — Разве тебе не хочется, чтоб война поскорей кончилась?

— Не я ее начинала. Ты вот поезжай, помоги закончить.