Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

Благо, что доктор наш был полиглот. И Снежана могла изъясняться на русском.

— I'm sorry I'm leaving now, (Простите, уже ухожу), — ответил я бегло и поднялся с колен.

Снежана осталась сидеть на больничной кровати. Потерянный, жалкий ребёнок. С грузом вины на руках. Я чувствовал, каким непомерно большим был для неё этот груз. Я хотел разделить его с ней! Но не мог.

— Я на связи, — кивнул на смартфон, что остался на тумбочке.

Памяти в нём было много. Снежана забила её бесконечными снимками сына. И часть фотографий пришлось удалить.

Вдруг она резко вскочила. В два шага подбежав, буквально повисла на мне, зарыдала, уткнувшись в рубашку.

— Ну, лапочка, что ты, — я погладил её по спине. Хрупкой, совсем исхудавшей. Она после родов поправилась. Но сильно сдала, когда весть о болезни Никитки из разряда простых подозрений превратилась в диагноз.

— Не уходи, останься, — умоляла сквозь всхлипы.

Медсестра, что стояла в дверях, деликатно смотрела в сторонку.

— Excuse me, can I stay? (Простите, могу я остаться?), — обратился я к ней. И как мог, показал взглядом как мы нуждаемся в этом.

Дородная женщина с кожей слегка смугловатой. Приезжая, явно. Из дальних земель. Она улыбнулась с таким сожалением, что даже без слов я услышал: «Нельзя».

«Что за дебильные правила? Садист их придумал», — злился я, гладил Снежану по волосам. Те спутались, спрятались в маленький хвостик. Казалось, что этот порог лишит нас друг друга надолго. Но что я мог сделать тогда?

— Снежок, посмотри на меня, — мягко взял её за подбородок. И, увидев заплаканный взгляд, сообщил тихим тоном, — Всё будет хорошо. Я в соседнем здании. И приду по первому зову. Эти злые люди говорят, что мне нельзя здесь оставаться.

Я покосился на медсестру. Весь её облик твердил об обратном! Плотное тело едва умещалось в халат. И Снежана в ответ рассмеялась.

— Ну вот, так мне нравится больше, — я наклонился, поймал губами слезинку у неё со щеки.

— Ты колючий, — поморщилась Снежа и потянулась губами к губам…

Прошло много времени с тех самых пор, как я навещал её после того суицида. Но я буду помнить всегда её взгляд и бледность на фоне больничной постели. Это случилось, по-моему, также, на исходе зимы. За месяц до этого я написал ей всего лишь одно сообщение.

«Я не могу больше врать. Я женат. У меня есть двое детей. Я знаю, ты найдёшь того, кто полюбит тебя. Ты достойна лучшего», — я перечитывал несколько раз, пока не решился отправить. Мои отношения с ней, моя тяга, пугали меня. Я зашёл далеко, и предвидел расплату.

Я смалодушничал, да! Это было сильнее меня. Посмотреть ей в глаза, говоря эту фразу. Я не боялся истерики, слёз. Я не был уверен, сумею ли? И потому предпочёл обойтись сообщением.

Я ждал, что Снежана начнёт мне звонить. Но она промолчала. И лишь под вечер ответила ёмко и коротко: «Я ненавижу тебя». Эта обида, которую я проглотил, была мною заслужена. На этом мои отношения с ней могли завершиться. Но поездка к партнёрам сквозь город Торжок была испытанием силы.

Удержаться? Послать заместителя? Проще простого! Ведь я уже вычеркнул этот момент из своей биографии. Забыл? Нет! Забылся. В делах и проблемах. Давид, как назло, распоясался, начал грубить. У Дины случилась истерика из-за какой-то фигни. Настя наехала, что я пропустил конкурс дочери, а сыну отвесил шлепок при сестре…

Я устал! Мне хотелось развеяться. Я сел за руль и поехал в Торжок. И там долго, муторно думал, сняв номер в том самом отеле. А после — решил позвонить. Трубку взяла её мама. И наорала, обвинив меня в смертных грехах.

— Будьте вы прокляты! — кричала она.

Вот же старая ведьма! Прокляла. Но не только меня. Она прокляла свою дочь.

Я приехал в больницу. И врач сообщил, что Снежана в тяжёлой депрессии. Она постоянно молчит и не ест. Я не думал о том, что случится, когда я войду. Вариантов было не так уж и много. Либо истерика, либо попытка покончить с собой у меня на глазах. Но я ошибался.

В палате, в плену у потресканных стен. На койке лежало знакомое тело. Пряди волос разбросало по узкой подушке. Спина замерла под тугой простынёй. Я тихо приблизился, сел на соседнюю койку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Снежана, — окликнул её.

Она повернулась не сразу. Сперва только вздрогнула. Повела головой в мою сторону.

— Ты? — этот звук мог бы мне померещиться. Настолько он был тихим.

— Это я, — подтвердил, не касаясь.

Она резко села, подтянула колени к груди. И, метнув на меня недоверчивый взгляд, прошептала:

— Зачем ты пришёл?

Игнорируя этот вопрос, я спросил:

— Почему не сказала, что беременна?

Она отвернулась:

— А что бы это изменило?

Я не сумел ей ответить. Ведь знал — ничего! Тем не менее, именно он, наш ребёнок, наш сын, стал решающим фактором в этой безумной игре. И теперь, лёжа здесь, на чужой незнакомой постели, в этой жаркой далёкой стране, я прошу у Всевышнего:

— Боже, сохрани ему жизнь. Накажи меня, только пусть он живёт. Ведь это я согрешил! Это я всё испортил.

Мать всегда говорила, что Бог милосерден к тому, кто раскаялся. А я ведь раскаялся! Так пусть же меня наконец-то услышат. Ведь где, как ни здесь, в этом городе веры, молить о прощении всех милосердных Богов.

Глава 14. Настя

Сегодня мне тяжко. Не только физически, ибо я измотала себя, как могла. Но тяжесть на сердце сильнее! Избавить меня от неё может разве что алкоголь? Но я зареклась, что не стану. Ни пить, ни курить, ни травить себя антидепрессантами. Взамен я давлю тренажёры. Качаю пресс, уже больше ста раз за присест. И бегу сломя голову, как от погони.

Теперь в «Атмосфэрном кафэ», мы сидим, попивая целебный мохито. В нём только мята и лайм. И приятная свежесть ласкает меня изнутри. Машка «топит» кусочек лимона в искрящейся содовой.

— Ты, Кучинская, мазохистка конченная, — произносит она.

— Почему? — вопрошаю рассеянно.

Она, вскинув брови, твердит:

— Потому! — и упрекает меня своим взглядом.

Я знаю и так. Потому, что я места себе не могу отыскать второй день. Постоянно хватаю смартфон: нет ли каких новостей? Тамара Петровна напишет мне сразу. Таков уговор! А Машка твердит, что напрасно. Что это безумство, трепать себе нервы из-за такой «ерунды».

— Ты мне лучше скажи, ты с Эльдаром спала, или нет? — меняю настрой.

Машка стучит длинной ложечкой о бортик стакана. Тот от прохлады покрыт конденсатом. По лицу понимаю, что нет! Но терпеливо жду, когда подруга поделится правдой.

— В общем, у нас не срослось, — отвечает со вздохом.

— Чего? — я ехидно бросаю, — Его член тебе не подходит?

Машка цокает, ложечка падает в мутную жидкость:

— Насть, ты меня удивляешь! При чём тут член?

Двое качков, что сидят неподалёку от нас, с любопытством взирают, услышав знакомое слово.

— Тише ты, — шепчу я подруге.

Но та безутешна в своей безответной любви.

— Он сказал мне, что у него в сердце другая женщина, — намекает она недвусмысленно глядя.

— Может быть, он про жену? — выпускаю наружу догадку. Но правдивость её тут же меркнет.

— Издеваешься? — фыркает Машка с обидой.

Будто я виновата, что Эль не позволил себя соблазнить. В коем-то веке мужчина отвергнул её! Пускай даже так деликатно. Но Машкино женское ЭГО не терпит отказов. И поэтому сильно болит.

Мне стыдно! Ведь я-то уж знаю, кого он имеет ввиду. Он до сих пор суетится вокруг моей скромной персоны. В последний раз притащил полный продуктов пакет. Там была курица, овощи, морепродукты.

— Бери! — настоял и уехал.

Вот такой Робин Гуд! Помогает ущербным и брошенным. Знал бы он, что мне по силам скупить не только продукты, но и весь гипермаркет целиком.

Однако, об этом я предпочитаю молчать. И отвечаю:

— А может, и к лучшему? Значит, вы не подходите друг другу.

Машка хмыкает:

— Да уж! Лучше узнать об этом на старте, чем накануне фарфоровой свадьбы.