Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

Но, волей-неволей, я в этот момент представляла, как сын, их «бастард», их нагулянный отпрыск, не вернётся обратно домой. И как Самойлов воспримет подобную новость. И как Снежана, убитая горем, станет рыдать у него на груди.

Я не видела их ребёнка. Я могла лишь себе представлять. На кого он похож, этот мальчик? На Илью? На неё? На обоих.

Дианка сказала однажды, что папа показывал фото. И всё.

Я спросила её:

— Как тебе?

А дочка ответила:

— Обычный ребёнок.

Но что она понимает? Обычный! Ведь это — ребёнок Ильи. От другой. Ведь это — причина развода.

Я вспоминала своих малышей. Когда они ещё были такими. То, как нянчила их, как любила. Я бы убила любого, кто пожелал бы им зла!

И, ощутив эту боль, я корила себя за жестокость. Ведь он же ребёнок! Наивный и чистый. Пускай, и зачатый в грязи…

— Всё хорошо, — отвечаю, — Наверное, просто устала.

И Витя, вздохнув, прижимает меня к своей сильной груди.

От него пахнет так, будто он извалялся в мазуте. Но он ни при чём! Это мой «внеурочный визит». Мне просто было так нужно прижаться к кому-то. Почувствовать чьё-то тепло.

По дороге, другой, которую я предпочла в этот день, стоит храм. Небольшой, незаметный. Лишённый помпезности, как его «старшие братья», что привлекают столичных гостей.

Я редко ходила по храмам. Почему-то считала, что это — прерогатива бабуль. Накинуть платок и стоять, выжидая, когда на тебя снизойдёт милосердие Божье.

Но в этот раз я её ощутила. Потребность в творце. Мне повезло! Внутри было пусто. Никто не стал упрекать меня в том, что я в брюках. И я, накинув платок, углубилась в святая святых.

Свечка, которую я прикупила на входе, задрожала в руке. Под взглядом этих немых небожителей, мне стало так стыдно! Как будто они раскусили меня, мои гнусные мысли. Мою злость, мою боль, мою ненависть. И грех уже в том, что я принесла это в храм.

— Простите, — обратилась я к женщине.

Одетая в длинную юбку, она, словно тень, продвигалась по залу. Поправляя лампадки, убирая огарки свечей.

— А к кому обратиться? — добавила я и растерянно обвела взглядом обилие разных икон.

— А что у тебя, дочка? — спросила она.

От голоса этого сердце моё перестало испуганно биться. Такое спокойствие слышалось мне между строк.

— У меня…, - я запнулась, — Операция. Ребёнок болеет. Хочу попросить…

— Понимаю, — взяла за руку женщина. И молча меня отвела к одной из икон.

Святой на ней был преисполнен величия. Его взгляд, милосердный, струился, как манна с небес. Я вцепилась в свечу. Не решаясь поднять на него влажных глаз.

Я хотела себя убедить, что безгрешна! Что желаю здоровья и счастья тому человечку, что нас разлучил. Я поставила эту свечу на алтарь. Фитилёк на ней вспыхнул теплом.

Я закрыла глаза, отыскав в своём сердце слова. И сказала их тихо, едва различимо:

— Я прошу тебя, Господи! Спаси его жизнь. И прости меня за все те мысли, что я думала раньше. Я не хочу, чтобы он умер. Я хочу, чтоб он жил.

Я ощутила, как плачу. Как боль, точно лава, скользит по щекам, бесконечным, горячим потоком. Всё то, что я прежде держала в себе, отыскало лазейку, прорвалось наружу. В этих стенах, на глазах у Божеств, я рыдала, как самая падшая грешница.

— Прошу, вразуми! Дай мне возможность жить дальше, — шептала я тихо.

Всевышний услышал меня. Я надеюсь! Когда слёзы иссякли, я покинула храм. Вот только на выходе остановилась.

Церковная лавка в пленяющем свете лампадки, хранила спокойствие спящих икон. Крестики в ряд. «Освещённые» — надпись. Ну, кто б сомневался? Я давно не носила крестов. Может, зря…

— Скажите, а можно молебен за здравие? — спросила у женщины.

Та вскинула брови. Подняла взгляд от Библии и отложила её.

— Для кого? — спросила она, беря в руки листок.

— Для Никиты, — я прикусила губу. Как будто само это имя меня обжигало. И в этот момент поняла, что впервые озвучила вслух…

Витя трётся щетиной о моё оголённое плечико.

— Где ты витаешь? В каких облаках?

Я жмурюсь, стараюсь впитать эту близость. Вдохнуть его запах. Насытиться им до краёв! Илья — это прошлое. То, с чем нужно расстаться. А Витя — маяк, что ведёт меня сквозь темноту.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Обними меня, — шепчу я, свернувшись калачиком, словно ребёнок на его необъятной груди.

И он обнимает меня. Обнимает без слов! Но в этих объятиях смысла больше, чем в любых, самых громких словах.

Глава 13. Илья

Больница именно такая, какой я её представлял. Лабиринты глухих коридоров, бесконечные ленты покрашенных в светлое стен. Похожие двери с табличками сбоку. «Палата 15», на трёх языках.

Нас приняли сразу. Отцовский приятель сдержал обещание, выделил место и оформил наш случай как благотворительность. Мне лишь осталось ему доплатить за лекарства, уход и заботу. За заботу — особенно щедро! Хотя он не брал. Но я оставил свой маленький «взнос» на развитие клиники в анкете Никиты. Он значится там под фамилией матери. Я же — всего лишь отец.

Палата просторная, светлая. Кремовый тон усмиряет волнение. Жалюзи вторят палитре, скрывая большое окно. Снежана сперва удивлялась контрасту погодных условий. Мы прилетели из ярой зимы в настоящее лето. Правда, с собой привезли непогоду и дождь.

— Я никогда не была в загранице, — смеялась она, и смотрела на мир так восторженно и вдохновенно.

«За границей», — хотел я поправить её, но не стал. Эта способность коверкать привычные фразы меня умиляла. С грамматикой Снежа не дружит, хотя очень хочет писать. За то у неё получается делать чудесные фото.

Я подарил ей смартфон с навороченной камерой. И она первым делом взялась делать снимки Никитки. Пыталась заснять и меня, но я воспротивился этому! С детства терпеть не могу фотографии. Они вызывают в моей голове аналогии с мёртвыми. Помню, мама любила показывать мне наших «деда и бабу», и всегда уповала на то, что без фото они бы давно уже умерли в наших сердцах…

Нас поселили раздельно. Точнее, Снежана с ребёнком осталась в больнице, как мама. А я теперь вынужден жить в прибольничном отеле. Что само по себе хорошо! Позволяет отвлечься. Тем более, я все дни напролёт провожу рядом с ними. Пару раз предлагал Снеже выйти развеяться. Но она ни в какую! Вцепилась в Никиту, как будто его отберут.

А его в самом деле забрали. Сперва — на анализы, после — на кучу различных осмотров, КТ, МРТ. Я каждый раз отвлекал её, как только мог. Мы гуляли по саду в пределах больницы. Он здесь прекрасен, как будто в Раю! Призывал её фотографировать всё: от цветов до скамеек. И даже сам пару раз ей позировал рядом с кустом.

Мы обедали в местной столовой. Которую проще назвать — ресторан. Здесь шведская кухня, огромнейший выбор меню. Я взял всего по чуть-чуть и с трудом уместил на тарелке. Снежана не ела, почти. Вынуждая меня, как ребёнка, кормить её с ложечки.

Когда наш хирург наконец объявил, что все показатели в норме. И операция будет с утра, то Снежана весь день провела рядом с сыном. Я приносил ей в палату еду. Накупил в магазине журналов. Нашёл музыкальный канал на ТВ. Но он не добавил нам радости.

Мне так хотелось остаться с ней на ночь. Но правила были тверды! И накануне ухода, уже дотянув до того, что меня прогнала медсестра, я прижался губами к ладоням Снежаны.

— Я рядом, лапуль, я с тобой, — прошептал, ощущая, как пальцы дрожат.

Она не ответила, только объяла ладонями щёки. Щетина уже отросла, я не брился с прилёта. Подняла, заставляя смотреть ей в глаза. Они говорили без слов. Выражали немыслимый страх, что теснился в груди.

Я чувствовал то же! Но только не мог объяснить это с помощью слов. Мы так и сидели, в молчании глядя друг другу в глаза. Обвиняя друг друга. Прощая.

Никитка уже мирно спал в своей детской кроватке. Точнее, уже не в своей, а в больничной. Он не знал, что ему предстоит! А наш диалог прервала медсестра. Что вторглась непрошеной гостей.

— I'm sorry I have to ask you to leave, (Простите, я вынуждена просить вас уйти), — сурово, но сдержанно выдала на чистом английском.