Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

Настя лежит на ступенях. Колени раздвинуты. Платье намокло. Какая-то женщина требует:

— Быстро! Врача!

Кидаюсь к ней:

— Настя! Малышка, любимая, что с тобой?

Она, ухватив за рукав, жарко шепчет:

— Рожаю.

— Как? — я пытаюсь её приподнять. Срок ещё не настал. Она говорила, февраль.

Деня кричит надо мной:

— Скорая едет!

— Надо ехать самим, — произносит по правую руку какая-то женщина.

Паника бьётся внутри, как рыбёшка. Ей нечем дышать! Я велю расступиться. Беру себя в руки.

— Идти сможешь? — шепчу ей на ухо.

Настя стонет:

— Как больно!

— Малыш, потерпи, — утешаю её.

Тут рядом со мной на колени становится тот, кого бы я в данный момент не хотел видеть рядом.

— Я подгоню машину к парадному, а ты выводи, — произносит Эльдар.

— Я поведу, — цежу я сквозь зубы. Не доверяю ему! От слова совсем.

— В моей больше места, — парирует он.

— В моей его тоже достаточно, — смотрю ему прямо в глаза.

— Да заткнитесь вы оба! — роняет Денис.

Мы смотрим на Настю. Она прикусила губу, подавляя мучительный стон.

— Давай! — отвечаю Эльдару.

Сам же, поддев её спину и ноги, совершаю усилие. Настя совсем не тяжёлая. Даже живот не добавил ей веса! Я легко выпрямляюсь. Несу её. Деня идёт впереди, расчищая нам путь.

Сзади доносится:

— Мам! — это дочь со своим кавалером. Но в данный момент мне плевать на него.

Я иду напролом. Я почти что бегу! Я бы взлетел, если бы были крылья…

Джип Эльдара уже ожидает. Он открывает мне дверь. Я аккуратно её опускаю на заднее. Сам обегаю машину, ныряю с другой стороны. Дениска садится вперёд. Мы стартуем!

По пути я молюсь. Как учила Снежана. Как там оно? Отче наш…

Я себе не прощу, если с Настей случится несчастье. Я умру без неё! Ведь она — есть тот смысл моей жизни. Мой вновь обретённый, потерянный смысл! Я держу её руку. Такую бессильную, вялую.

— Детка, ты здесь? Только не отключайся, прошу!

Мы мчимся, сигналя почти непрерывно. Не хватает мигалки на крыше! Какой-то водитель пытается нас обогнать. Эльдар матерится, орёт на него. Я думаю — как далеко до больницы? Успеем ли? Только бы Настя осталась жива…

Когда впереди появляется белое здание, я буквально трясу её плечи:

— Настюш, мы на месте! Настюш, потерпи!

Мы втроём извлекаем её, почти бездыханную, слабую. Я несу, а Дениска бежит впереди. Слышу рокот мотора и Динку. Как она здесь оказалась? Хотя… мне сейчас не до этого. Только бы Настя осталась жива!

В приёмной сидит медсестра. Увидев картину, она округляет глаза, покидает рабочее место.

— Марина! — кричит в коридор.

Появляется врач и другие медсёстры. Они тянут каталку, куда я кладу свою Настю. Да так и стою, с руками вдоль тела. Провожая глазами её в окружении белых халатов.

В какой-то момент на плечо опускается чья-то рука.

— Пап? — произносит Давид.

Я отмираю. Иду до скамьи. Опускаюсь, не чувствуя тела. Не чувствуя вкуса во рту. Только сизый туман в голове. И её ускользающий лик…

Динка буквально врывается в двери. Как маленький яркий тайфун.

— Мама! — кричит она, рвётся ко мне.

— Она у врачей, успокойся, — слышу размеренный голос Эльдара.

Как я сейчас благодарен ему! Сын садится по правую руку. Я слышу порывистый вздох. И понимаю, что должен быть сильным.

— Всё будет хорошо, — говорю я, с трудом узнавая свой голос.

Сын отзывается:

— Да!

Мы не смотрим друг другу в глаза. Боимся увидеть в них страх и сомнение в этом. Мы просто сидим, прикасаясь локтями. И в этом касании чувствуем силу родства.

Ожидание тянется долго. Когда появляется женщина в белом халате, мы всей гурьбой обращаемся к ней.

— Ждите, — велит она коротко и убегает куда-то.

На двери крупным шрифтом написано: «Не входить». И где-то там, в глубине коридоров, сейчас происходит борьба. Я закрываю глаза. И опять вспоминаю молитву. Хочу довести до конца свой посыл. Но всё время сбиваюсь! Потому прекращаю попытки. И просто молю:

«Сохрани её жизнь. Мне другого не надо. Мне не нужен никто. Я молю, Боже, если ты есть! Не забирай её у меня».

В нагрудном кармане рубашки хранится распятие. Нащупав его, достаю. Я так и не стал надевать его. Перекладывал из кармана в карман. А сейчас, развязав узелок на шнурке, надеваю на шею. И целу́ю холодный, серебряный крест. Вспоминаю Никиту, Снежану…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Прости, — еле слышно шепчу, ощущая, как боль затопляет грудину. Боюсь шевельнуться. Словно стоит мне сделать это, и сердце порвёт на куски.

Как долго! Немыслимо. Тянется время. Секунды, минуты, часы. Мы молчим. Лишь короткие фразы тревожат безмолвие. Даже Динка, в обычное время болтливая, в этот миг не роняет ни слова. Все мы думаем только одно! Лишь одно пожелание слышится в этой густой тишине. То, которое каждый боится озвучить.

Вдруг, когда мы, усталые, сонные, уже прекращаем смотреть на злосчастную дверь, она приоткрывшись, являет нам доктора в белом халате.

Никто не встаёт. Но все мы глядим на него с замиранием сердца. Мужчина, почтенного возраста, сняв окуляры, произносит торжественно:

— Девочка, два девятьсот.

Первой бросается дочка:

— А мама жива?

— Да, конечно, — отзывается доктор, — Она отдыхает.

— А можно к ней? — просит Денис.

Врач тяжко вздыхает:

— Боюсь, что сегодня она под наркозом. Дело в том, что нам пришлось сделать ей кесарево. Была угроза потери ребёнка.

Динка ахает. Но доктор её заверяет:

— Сейчас показатели в норме. Опасности нет.

— А когда её можно увидеть? — интересуется Деня.

— Она проспит ещё как минимум пару часов, — отзывается врач.

Он советует ехать домой и вернуться с утра. Но я знаю, что буду сидеть здесь до тех пор, пока не смогу её видеть.

Из недр больницы доносится плач. Девочка, значит? Малышка. Ещё одна дочь. И пускай у неё будут светлые волосы и черты не мои. Я всё равно полюблю её! Ведь это же Настин ребёнок. А значит, он — мой.

Все суетятся, решают, как быть. А я поднимаю глаза к потолку. И, прижав к телу крестик, беззвучно роняю короткое слово:

— Спасибо.