Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

Смотрю на брелок. Отцепила его от ключей. Не могу больше брать его в руки! Это сердце, которое ты подарил. Где написано «Настя». А ещё это — точка отсчёта. И символ бессмертия нашей любви.

Глава 57. Илья

Июньское небо такое лазурное днём. Ближе к вечеру оно растеряло свою синеву и стало янтарным. Закатное солнце ласкает макушки деревьев. И они шелестят ещё незапятнанной, свежей листвой.

Я еду домой. Еду к Насте. Я должен увидеть её. Просидел целый день взаперти! Хотя знаю, сегодня поминки. Джек отныне со мной. А Снежана… Пока что сказал ей об экстренных планах. А дальше… Посмотрим, как сложится жизнь.

— Ты в порядке? — спросила взволнованным тоном. Весть о том, что я не приеду, настигла её за сервировкой стола.

— Я — да, — ответил я коротко.

— А что случилось? — не унималась она.

Я был за рулём и уже на подъезде к столице.

— Один человек умер, я должен быть здесь, — решил не вдаваться в подробности.

Снежана поохала, посострадала. Пыталась дознаться, кто именно. Но я ничего не сказал.

— Хочешь, я сама приеду? — спросила она.

— Нет, оставайся в Торжке, — отверг я её предложение.

До росписи несколько дней. Снежа знает об этом. И ждёт, что я скоро её заберу. А я… Я хочу провалиться сквозь землю! Но именно в этот момент меня меньше всего тянет думать о нашей женитьбе.

Дом уже проступает сквозь кроны деревьев. Я подъезжаю, паркуюсь. И жду, когда пульс придёт в норму. Генка сказал, что виновник аварии скрылся! Всё случилось так быстро, что никто не успел осознать. И показания всех очевидцев расходятся. Кто-то видел седан, кто-то джип. Одни говорят, что машина была серебристой, другие вещают о том, что она была синего цвета. Да и есть ли какая-то разница, кто спровоцировал этот кошмар? Виктор умер! И всё. Видит Бог, я никогда не желал ему смерти…

Наконец выхожу и решительным шагом иду в направлении двери. Мне открывает Денис. Он серьёзен и собран. Под глазами круги недосыпа.

Говорю ему:

— Может, покурим?

Он молча кивает. Выходит во двор. Достаю сигареты, даю ему пачку. Мы, прикурив, продолжаем молчать. У карниза чирикают ласточки. А в газоне заводят вечерние трели сверчки.

Вдруг Дениска бросает:

— Это всё я виноват! Я их свёл. Если б я знал, что такое случится.

Повернувшись, я вижу слезу у него на щеке. Он со злостью её вытирает. Понять не могу, о чём речь? Он их свёл? Разве?

Но, не пытаюсь дознаться. А просто кладу ему руку на шею. Туда, где кончаются волосы. И тереблю, как щенка.

— Ты ни при чём, слышишь?

Его раздражение рвётся наружу со всхлипами, с дымом из лёгких. Он кашляет. Я отбираю его сигарету. Гашу. Обнимаю его крепко-крепко.

— Ты ни при чём, так случилось.

Мы стоим неподвижно. И я вижу Машку в окне. Эта фурия здесь? Что ж, придётся «бодаться».

В доме уютно. И пахнет приятно. Я разуваюсь, вдыхаю поглубже. Иду сквозь прихожую. Лестница вверх начинается здесь, в коридоре. Деня сказал, Настя там, наверху. Может, спит? А, может быть, просто лежит, отдыхает. Как бы там ни было, знаю, что мне очень нужно увидеть её. Эта потребность сильнее меня. И, услышав настойчивый голос, иду напролом.

— Самойлов! Тебя ещё здесь не хватало? Ты зачем явился? Тебя кто-то звал? — злится Машка. И стоит, будто в доме хозяйка — она.

Я гляжу исподлобья:

— Вообще-то, я дома. Это ты здесь в гостях.

— Да что ты? — парирует Машка, — В гостях тут мы оба. А Насте сейчас не до тебя!

— Это она тебе так сказала? — цежу я сквозь зубы.

Машка делает «мину». Но уверенный тон не даёт ей очков. Я-то чувствую — врёт!

— Да, представь себе! Так что иди-ка домой.

Я усмехаюсь:

— Мне не нужно твоё позволение. Если Настя не захочет меня видеть, уйду.

Сказав это, я поднимаюсь по лестнице вверх. Туда, где находится спальня. Слышу Машкино гневное:

— Вот только попробуй расстроить её!

Но, равнодушный к угрозам, продолжаю неслышно ступать. Всё смолкает. И Динкино:

— Папа пришёл? — слышится, будто во мраке.

Этот шаг до двери я делаю долго. Он равен тысяче трудных шагов! И внутри меня бьётся так сильно, какое-то чувство… Его я пока не могу опознать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Осторожно нажав, открываю дверь спальни. И вижу, что Настя лежит на постели, свернувшись в клубок. Под пледом она абсолютно слаба, беззащитна. Как будто ребёнок, укрытый густой пеленой.

Подхожу осторожно, на цыпочках. И в этот момент слышу песню. Слова различимы с трудом. Словно звучат в полусне:

— Во тьме бегут фонариии,

Где же, на какой дорооге, мой мииилый друуг…

Я обхожу наше ложе. Сколько дней я его не касался? Сажусь прямо на пол, в изножье постели. Смотрю на неё.

— Это ты? — отрывает лицо от подушки. Бледное, хрупкое, как у фарфоровой куклы.

— Я, — отвечаю смиренно, словно пред ней извиняюсь за свой внеурочный визит.

Она закрывает глаза. Ноздри трепещут. Я вижу следы на подушке. От слёз…

Я знал, что увижу её в состоянии стресса. Но не знал, что увижу такой! Он был ей так дорог? Тот человек, что её обманул! Что встречался за кадром с подружкой из прошлого?

«Она не знает», — понимание этого разом меняет все планы. Только что я хотел умолчать! Но теперь… Я сжимаю смартфон. Порываясь вручить ей «таблетку» от скорби. Пусть посмотрит, кого ей так жаль! Если уж слёзы её об утрате, то эту любовь… или как там её обозвать, она потеряла на много дней раньше.

— Как ты? — бросаю. Хотя и без слов понимаю, что плохо. Но нужно же что-то сказать.

Настя не хочет взглянуть на меня. Глаза её плотно закрыты. Веки дрожат. Губы, открывшись, произносят два слова:

— Я беременна.

— Что? — отзываюсь, как будто в бреду.

Она кусает губу. Хотя та уже сильно искусана! Пальцами мнёт край подушки. Вжимает лицо в повлажневший сатин.

Я сижу, опираясь рукой о матрац. Ощущая, как рвутся наружу вопросы. Которые я не задам. От него! От кого же ещё?

Я веду языком по губе. И боюсь прикоснуться к любимому телу. Моя милая, бедная девочка! Что же я сделал с тобой? С нами обоими…

Мысли роятся внутри. Мне так трудно найти подходящее слово. Любое сейчас прозвучит неестественно, глупо.

— Всё будет хорошо, — выбираю нейтральную фразу.

Настя словно не слышит. Шея пульсирует, пальцы терзают подушку. Я порываюсь дотронуться их. Успокоить! Согреть. Но продолжаю сидеть неподвижно на мягком ковре. Спиной ощущая её бесконечные всхлипы. Наконец-то они прекращаются. Я смотрю на неё. Неужели, заснула?

Боюсь потревожить, включаю смартфон. Там, среди множества папок, есть только одна, у которой нет имени. В ней я храню фотографии Вити и Ани. Открываю её и листаю те снимки, которые я раздобыл. Их достаточно много. Солидный такой компромат! Столько труда было вложено в их обработку. Вернувшись назад, нажимаю на кнопку. И когда телефон задаёт мне вопрос: «Удалить навсегда?», без раздумий киваю: «Окей».

Гляжу на неё. На лице ни морщинки. Во сне она так бесконечно мила! Будто ангел спустился с небес. И уснул на постели. Мне хочется лечь рядом с ней и согреть своим телом. Заслонить им от прочих ударов судьбы. Но я продолжаю сидеть на полу. И смотреть в одну точку. Туда, где на тумбочке рядом с кроватью лежит ярко-алый брелок от ключей.

Эпилог

Настя

Стою в проходе концертного зала. Пропускаю людей. Моё место с краю. Ибо живот уже «лезет на лоб», как любит говорить моя мама. Она, кстати, тоже хотела приехать. Но некому было оставить курятник. Сосед заболел, и ему нужно делать компрессы. Я думаю, именно это и стало причиной её нежелания ехать куда-либо. Ведь Николай Трофимович — больше, чем просто сосед.

Но, несмотря на своё положение, я всё равно не могу пропустить «Зимний бал» моей дочери. Так называется этот концерт, в честь скорого нового года. Атмосфера чудесная! Снежинки повсюду…

Снежинки. Теперь я могу говорить это слово спокойно. Обида прошла. И тот факт, что Самойлов уже не живёт со своею «Снежинкой» меня удивляет. Не знаю, что там у них не срослось. Мне плевать! Хотя, он, вероятно, надеется, что я стану спрашивать.