Измена. Мой непрощённый (СИ) - Соль Мари

— А кто звонил? — наконец-то решается он уточнить.

Я выбираю, какой заварить:

— Тёть Нина, с работы. Ты помнишь её?

Сын пожимает плечами.

«Ну, вот и отлично», — думаю я про себя. Он берёт свою чашку. Но вдруг опускает на стол.

— Мам, ты ж не с отцом говорила? — пронзает неверящим взглядом.

Я ужасаюсь, едва не роняя коробку с заваркой на стол.

— Нет! Что… Как ты вообще мог подумать такое?

Он стыдливо ведёт языком по губе. В отцовской манере.

— Ну и ладно, — бросает, хватает за ручку заваренный чай и уходит. Оставив меня в абсолютном смятении, с пакетиком чая в руке.

Глава 11. Илья

Самолёт готовится к взлёту. Столица, укрытая снегом, видна в маленьких мутных окошках иллюминаторах. Я взял место рядом с проходом. Чтобы почаще ходить в бизнес-класс.

Там, в комфорте, в просторном салоне, с удобствами, сервисом, медиа и разнообразным меню, отдыхают Снежана с Никиткой. Я взял им билеты дороже, значительно. Для себя предпочёл эконом. Обойдусь! Слишком жирно.

А, может быть, мне даже лучше остаться вот здесь? В окружении многих людей, одиноким. Подумать о чём-нибудь, глядя в оконце, на мир сверху вниз.

Рассеянно слушаю, как стюардесса проводит короткий ликбез. Маски, жилеты, спасательный выход…

Думаю, а что будет, если наш самолёт упадёт? Невольно себе представляю, как новость достигнет семейства. Как Настя узнает о том, что не выжил никто. Заплачет ли?

Мне видится место на кладбище. Надгробие с надписью «Самойлов Илья». Обычно под именем пишут «Помним, любим, скорбим». А какой надписью будет украшен мой памятник? «Забываем, ненавидим, ликуем». Наверное, так.

Представляю себе свою бывшую, в тёмных одеждах. Чёрный цвет ей к лицу! В чём она явится? Наверное, в платье? Маленьком, чёрном, и шляпке под цвет. Представляю Дениса. И как он раскается в том, что меня отвергал накануне кончины.

— Если бы я только знал, — скажет он.

А Диана? Как жаль! Мою девочку. Вот кто, скорее всего, будет искренне плакать по мне, по отцу.

— Простите, — говорит стюардесса. И, склонившись ко мне, поправляет сиденье.

Я улыбаюсь натянуто, вежливо. И вспоминаю наш первый совместный полёт. Это было давно. Я вёз Настю в Грузию, знакомить с роднёй. Она жутко боялась летать. Высоту ненавидела просто! И я занял место рядом с окном. Описывал ей, как красиво снаружи. Она не смотрела и верила на слово. А когда мы взлетали, то так крепко вцепилась в ладонь, что на пальцах остались следы коготков.

Я невольно взираю на руку. Как будто хочу обнаружить там эти насечки. Ругаю себя! Вжимаюсь затылком в сиденье. Хватит! Довольно уже вспоминать это всё. Прошлое кануло в лету. Осталось размытым пятном на душе. А я как разбитую чашку, беру по осколку, пытаюсь собрать воедино…

С соседями мне повезло. Спокойная пара, обоим уже лет под семьдесят. Улыбаются, за руки держатся. Надо же! Я отвожу глаза, будто стал свидетелем сцены, непредназначенной постороннему взору. Бывает ли так, что любовь длится долгие годы? Раньше я верил в подобное, а теперь не могу.

Снежана поведала мне, что отец её умер давно. «Ушёл», — как всегда говорила ей мать. Она таскала дочь в церковь, заставляла молитвы учить наизусть. Она до сих пор их читает! Я слышу, как шепчет во сне. Она пела в церковном хоре, и сейчас напевает Никите слова, которые трудно понять.

Когда я впервые увидел, она показалась обычной девчонкой. Когда переспал, необычным казалось в ней всё…

— Ты ничего мне не должен, — сказала она, одеваясь, — Просто я очень хотела стать женщиной… так.

— Как? — я нашёл в складках простыни трусики.

Она безуспешно искала их, в платье на голое тело.

— Вот так, — повторила она.

— Вот так? — я обвёл взглядом номер отеля, — На мой взгляд, не лучший вариант.

— А мне нравится, — возразила она, и понюхала маленький розовый куст, что стоял на столе. Вместо букета, она попросила купить ей «цветочек в горшке».

— Я буду его поливать, и он не завянет, — сказала Снежана, прощаясь.

Я не думал, что снова вернусь. Хотя… Стоит быть честным, по крайней мере с собой. Думал, чёрт возьми! Ещё как думал. Она посылала мне фото цветка в доказательство, что поливает. И фото собаки, которую я без того часто видел во сне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я вернулся. И в том же отеле, под шумный аккорд непогоды, её отымел. Она не умела почти ничего, но так быстро училась. Так мучительно жаждала этого! Так отчаянно льнула ко мне.

— Мама убьёт меня, если узнает, — сказала с усмешкой, пряча лицо у меня на груди.

— Моя мама меня пощадит, — ответил я тихо.

Но кроме неё был ещё и отец. И дети! И… Настя. Я почему-то был абсолютно уверен, что она никогда не узнает об этом. Как преступник, охочий до крови, убив один раз, и не получив по заслугам, убивает опять и опять. Он ждёт, что его разоблачат, оставляет следы. Но детективы упорно не видят улик! Или же, просто не желают их видеть?

Сколько раз я боялся, что Настя раскусит, поймёт. Но она, пройдя мимо опасной черты, лишь коснувшись её, отступала. Давала мне повод поверить в свою безнаказанность. И я продолжал…

— Это вам, — стюардесса в кокетливой шапочке даёт мне листок. Её голос гораздо приятнее щебетания двух стариков. И мне хочется снова услышать его.

Говорю:

— Что это?

— Ваша жена, что сидит в бизнес-классе, просила вам передать.

Она улыбается мило, приветливо. Ждёт, когда я отвечу. Я же смотрю на листок, что лежит у меня на ладони. Обычный, блокнотный. В голове возникает совсем неуместная фраза: «Она не жена».

Веду языком по губе и киваю:

— Спасибо.

Листок в клеточку свёрнут. И я, аккуратно его развернув, вижу надпись: «Люблю тебя, Снежа».

Внутри загорается. Хочется сжать в кулаке! Но одновременно хочется выкрикнуть: «Я тебя тоже». Люблю? Нет! Слово это теперь под замком. Под запретом. Ведь я не умею любить. Кажется, так мне ответила Настя в последнем письме?

Машина гудит, выползая на взлётную. Сейчас мы поднимемся в воздух. А дальше — Израиль, больница, где нас уже ждут. Моему сыну будут делать сложнейшую операцию. Вот что должно волновать меня в этот момент!

Я, пристегнув ремень, наблюдаю за парой по левую руку. Они помогают друг другу его пристегнуть. Она полновата, и хлястик ремня провалился меж кресел. А он, рискуя застрять, достаёт.

Самолёт набирает высокую скорость, дрожит. И мчится вовсю по накатанной взлётной. Я чувствую дрожь, но не только свою. Я вижу, как женщина мечется взглядом. Супруг накрывает её беспокойные пальцы своими и держит.

Чтобы заставить себя не смотреть, закрываю глаза. Рядом нет той руки, которую хочется сжать! И я сожалею о том, что купил бизнес-класс для Снежаны.

Птица с огромными крыльями делает в небе вираж. И я вижу столицу. Как большой снежный шар в круглом вырезе иллюминатора, она вся утопает в снегу. Снег идёт, добавляя искрящихся бликов.

Но вот, ещё пару мгновений, и облако нас поглощает, вбирает в себя. Всё осталось внизу. Впереди — неизвестность. Эта боль не отпустит, я знаю! Но я научусь с этим жить.

Глава 12. Настя

Витины руки гладят сквозь тонкую ткань. Я лежу у него на груди и слышу стук сердца.

— Ты сегодня какая-то грустная. Что-то случилось?

«Надо же», — думаю я. Он уже знает меня. Уже чувствует! И от этого только больнее. Ведь мысли мои далеки от него. И даже объятия не помогают!

Тамара Петровна звонила. В пылу откровений она рассказала мне про операцию. О том, что подобные вещи вполне излечимы. Но ребёнок ещё слишком мал. А наркоз, он ведь даже для взрослых опасен?

О том, что за этим ему предстоит долгий курс препаратов. А для детского тела такие лекарства вредны.

Я слушала вскользь. Ощущая какое-то странное чувство. Наравне с сожалением, болью, сочувствием, я ощущала злорадство! Я никогда не желала другим ни болезней, ни смерти. Даже врагам! Хотя… У меня нет врагов. До этих пор не было.