Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

тоже дорогого стоила. Так что, описав визит Хрущева в Америку, он среди других товарищей-соавторов получил Ленинскую премию (1960), в 1963-м прибавил к ней журналистскую премию имени В. Воровского, а в 1962 году был избран в действительные члены Академии наук, чем подтвердил — в собственных, во всяком случае, глазах — свой статус большого ученого.

Так бы и жить, но в октябре 1964 года Хрущев был свергнут, и после этого И. задержался на своем посту всего несколько месяцев. Однако в номенклатуре сохранился, став до выхода на персональную пенсию (1989) заместителем министра иностранных дел, председателем Научного совета АН СССР по комплексной проблеме «Закономерности развития социализма и перехода к коммунизму» и даже то членом Центральной ревизионной комиссии КПСС (1976–1981), то кандидатом в члены ЦК (1981–1990)[1292].

Причем, — по словам искусствоведа Н. Молевой, — на всех постах «Ильичев умел производить впечатление. В отличие от других руководителей он мог прекрасно выступать без бумажки. Людям это нравилось»[1293]. Вот и Э. Неизвестный вспоминает: «Мой главный и всех главный враг <…>, кляня меня, установил со мной почти заговорщицкие отношения»[1294]. И даже будто бы, — рассказывает заместитель главного редактора «Нового мира» А. Кондратович, — «от службы он не хотел ничего: ни шикарных квартир, ни особых пайков и льгот, — служба была выше. Он служил с душой, а не ради чего-то. Он нисколько не походил на аппаратчиков новой формации, которым только бы урвать, схватить, получить».

Однако же… Однако бессребреник И. был, как выяснится позднее, еще и одним из самых удачливых коллекционеров русского искусства в стране. За время войны, — снова сошлемся на свидетельство Д. Шепилова, —

и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П. Ф. Юдин, бывший некогда послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: «Имей в виду, Павел Федорович, что картины — это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…» Именно поэтому, а не из любви к живописи — в ней они не смыслили — вся эта камарилья занялась коллекционированием картин и других ценностей[1295].

Но вот еще одно, однако: над своей коллекцией — а это и Айвазовский, и Крамской, и Шишкин, и Серов, и Куинджи, и Левитан, иные многие — И. вовсе не чах, как Скупой Рыцарь, а в декабре 1985 года передал все это богатство в дар Краснодарскому художественному музею[1296]. Так что можно, конечно, прислушаться к недоуменному вопросу А. Алексина: «Где он взял эти полотна, эти сокровища?»[1297] А можно вместе с кубанцами сказать, что бесценные картины, этюды, рисунки в музейной тиши лучше сохраняют память об И., чем комически-горделивое слово «академик» на его могильном камне.

Инбер (урожд. Шпенцер) Вера Михайловна (Моисеевна) (1890–1972)

Могла бы «жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом…», — эти чуть перефразированные классические строки так и просятся в эпиграф к первым страницам биографии И., тогда еще, конечно, Шпенцер.

Ведь как беспечально все начиналось: выросла в обеспеченной и интеллигентной еврейской семье, получила прекрасное образование, успев поучиться на Высших женских курсах в Одессе, рано и, кажется, по любви вышла замуж за журналиста Натана Инбера, четыре года, не заботясь о пропитании, прожила в Швейцарии и в Париже.

И, опубликовав дебютное стихотворение «Севильские дамы» еще в «Одесских новостях» (1910), уже в Париже за собственный счет выпустила первую книгу «Печальное вино» (1914), в которой, — как написал И. Эренбург, — «забавно сочетаются очаровательный парижский гамен и жеманная провинциальная барышня». А когда И. экземпляр этой книги отослала А. Блоку, то он ответил ей в равной степени осторожно и ободряюще: «В некоторых Ваших стихах, — процитируем по воспоминаниям И., — ощущается горечь полыни, порой она настоящая. Я навсегда сохраню Ваше „Печальное вино“…»

Революцию, а вместе с нею известие, что двоюродный брат ее отца[1298] Лейба Бронштейн[1299] стал Львом Троцким, вторым лицом в государстве, И. встретила в Одессе, и жизнь как праздник вроде бы продолжилась: стихи, столь же грациозные, сколь и вычурные, она собрала в книги «Горькая услада» (1917) и «Бренные слова» (1922), тогда же, по-видимому, сочинила слова для песенок «Джонни» и «Девушка из Нагасаки», которые взяли в свой репертуар А. Вертинский, В. Козин и А. Северный, удостоилась беглого упоминания в «Окаянных днях» И. Бунина и широко разошедшейся двусмысленной эпиграммы В. Маяковского:

Ах, у Инбер! Ах, у Инбер!

Что за глазки, что за лоб!

Все глядел бы, все глядел бы,

Любовался на нее б!

И кто знает, как сложилась бы ее жизнь, останься И. вместе с первым мужем в Константинополе или в Европе, по которой она невозбранно колесила почти все 1920-е годы. Но «Цель и путь», как назывался ее первый «не девичий» сборник 1925 года, были уже определены, так что И. раз за разом возвращалась в СССР. Баловство ушло в книги для детей, а взрослые стихи стали совсем другими — о Троцком, пока он был в фаворе, о Ленине («человеке, которого буду любить вечно»), о социалистическом строительстве, а с годами и о Сталине, конечно.

В 1920-е, когда что ни день возникали новые творческие объединения, И. примкнула почему-то к конструктивистам, ибо, — как, полушутя обращаясь к своим оппонентам, будто бы заметил Маяковский, — «в каждой литературной группе должна существовать дама, которая разливает чай. У нас разливает чай Лиля Юрьевна Брик. У вас разливает чай Вера Михайловна Инбер. В конце концов, они это могут делать по очереди». Но чай чаем, а вела себя И. уже как образцовый член Союза советских писателей: в 1934 году воспела, как и многие, Беломорканал имени Сталина, прокладывавшийся заключенными, боролась, как почти все, с международной реакцией и врагами сталинского порядка внутри страны, всю блокаду прожила в Ленинграде, где была причислена к оперативной писательской группе Балтфлота, и там же вступила в ВКП(б).

И ее, вопреки смертельно опасному родству, не тронули[1300]. Более того, наградили орденом «Знак Почета» в 1939 году[1301], а поэму «Пулковский меридиан» и блокадный дневник «Почти три года» отметили в 1946-м Сталинской премией 2-й степени. После войны И. стала членом правления Союза писателей СССР и редколлегии журнала «Знамя» по разделу поэзии, так что и она, выходит, причастна к напечатанию пастернаковских «Стихов из романа» в апрельском номере